На главную


ЕЛЕНА МОРОЗОВА: ЛЕТ ЧЕРЕЗ ДЕСЯТЬ МЫ БУДЕМ ИГРАТЬ СПЕКТАКЛИ В КОСМОСЕ.

Елена МорозоваПро эту юную актрису уже ходят легенды. Например, поговаривают, будто на самом деле она вовсе не Елена, и тем более не Морозова. А просто во сне увидела себя дочерью знаменитого купца-мецената, после чего наяву поменяла имя и фамилию. Впрочем, сама артистка ни в чем таком не сознается. И продолжает с успехом играть в разных московских спектаклях, самый гармоничный из которых, наверное, "Укрощение строптивой" в Театре Станиславского.

Елена "замечена в связях с иностранцами". Так, с французским поэтом Бруно и компанией энтузиастов регулярно участвует в совместных импровизациях как драматическая актриса, вокалистка и танцовщица. Надо надеяться, что скоро Морозову запомнят и киноманы. В фильме Алексея Учителя "Женское имя" она сыграла певицу Маргу Степун. Ту самую роковую женщину, что влюбила в себя и увела у Бунина его юную подругу.

С актрисой Еленой Морозовой беседует обозреватель Татьяна Рассказова.

– Коль скоро вы учились у Льва Дурова, то интересно, как определял мэтр ваше амплуа? Или он определял, а вы ломали?

– Честно говоря, не помню. На занятия я исправно ходила только два первых года. Приносила ворох наработок и не могла понять, хороши они или не слишком. Было такое чувство, будто мы занимались чем-то вроде рукоделия. Или марки на конверты клеили. А потом мне открылась магия, я поняла, что эти уроки "кройки и шитья" совершенно не важны. Что в основе актерского искусства лежит совсем иное: всевозможные виды энергетики, символы. Кстати, даже Станиславский – а я училась в Школе-студии МХАТ – в свое время начитался индийской философии и оперировал вполне магическими терминами "лучевпускание", "лучевосприятие". Но педагоги это игнорировали – только и твердили: "сверхзадача", "объект", "сквозное действие". Зато в учебном театре работали замечательные ребята – постановщики, художники. И я проводила там круглые сутки, по ночам слушала чьи-то диалоги, монологи, кто-то постоянно ходил по сцене... Это ведь бывшая столовая МХАТа, очень живое место.

– Хотите сказать, что под покровом тьмы духи умерших актеров туда закусить наведывались?

– Вот именно. Словом, я забросила "рукоделие", а если и присутствовала на занятиях, то чисто номинально – изучала какой-нибудь календарь друидов, чтоб время скоротать. Забавно, что если прежде педагогическая раса меня игнорировала, то теперь что-то изменилось. И неожиданно стали появляться работы, которые пошли потом в диплом. То есть я перестала напрягаться, начала экспериментировать, а в "Трех сестрах" вообще вытворяла бог знает что. Благо Дуров на спектакли не ходил.

– Вы играли одну из сестер?

– Нет, Наташу. Когда произошел переворот в моем сознании, то, как ни странно, я заняла по отношению к курсу такой же плацдарм, что и моя героиня в пьесе. То есть я стала изгоем, как Наташа, только в иных обстоятельствах. Меня пытались оценить удобопонятными категориями: говорили, будто "зазналась", "с ума сошла". А мне просто открылась магическая сторона материального мира.

– Но что же все-таки на сцене-то вытворяли?

– Я поняла, что персонажи, однажды кем-то выдуманные, немедленно становятся частью реальности. Вступая с ними в контакт, ты в эту реальность ныряешь, и дальше уже она тобой управляет. Это не я, Лена Морозова, а Наташа надувала воздушные шарики, чтобы взять на спектакль, это она сшила дома огромную подушку в подарок Ирине... В принципе, я соблюдала правила игры, не меняла текст и мизансцены, но Наташа была у меня все время разная, отличалась неадекватными реакциями, а однажды даже въехала к Прозоровым на роликах. Потому что как же еще было обозначить, что она – над ними? Что как бы летает...

– Когда вы попали в проект Владимира Мирзоева "Укрощение строптивой", то не оказались ли поначалу подавлены сногсшибательной энергетикой партнера – Максима Суханова? Как адаптировались?

– Самое интересное, что я даже не помню момента знакомства – помню уже репетиционный процесс: я – Катарина, рядом – Петруччио, мы в дивном пространстве, которое великолепно умеет выстраивать Мирзоев. Для меня Володя – ну как сказочный гном. Только он, скажем, не рвет от досады бороду в клочья, а... пошуршит-пошуршит в своем лесу – и вместо сосен вырастают огромные розы, колючие и восхитительные. С ним совершенно себя забываешь.

– То есть Мирзоев организует атмосферу, при которой дискомфорта в партнерстве не случается?

– Ну да, конечно. К тому же Максим Суханов – очень сексуальный мужчина.

– Для вас это важно?

– Я не могу сказать, что важно, но... не проходит мимо сознания. То есть я это чувствую, вижу. Макс – очень чуткий партнер. В мирзоевском лесу мы как два дерева, которые растут рядом и сплетаются ветвями. Мы друг друга любим, наши пальцы, ноги, губы, шеи наслаждаются прикосновениями, все происходит очень трепетно, мы как бы поем дуэтом.

– Но в момент первого свидания ваша Катарина является этакой ведьмой-горбуньей, бормоча что-то нечленораздельное. А Петруччио, облаченный в широченные меховые шаровары, смутно напоминает гоголевского героя, противостоящего Панночке. Все-таки из чего вы с Мирзоевым исходили: Катарина одержима бесом, который может быть изгнан? Или усилия Петруччио напрасны именно потому, что ведьмовство – ее изначальная неотъемлемая сущность?

– Ведьмовство – сущность и естество любой женщины.

– Ага. Тогда это антифеминистский спектакль: ведьма же несет деконструктивное начало.

– Ну почему? Совсем не обязательно. Каждая женщина сознательно или бессознательно предается ворожбе – даже в бытовых, домашних проявлениях и ритуалах. Можно думать, что в Катарину вселился бес, и Петруччио его изгоняет. А можно думать иначе. У нас не было об этом разговора с Мирзоевым.

– Простите, а сами-то вы тоже не чужды ведьмовства?

– Конечно, я не каждый день шаманю, но без этого просто себя не мыслю.

– Вы сказали, что сокурсников ваша оккультная практика оттолкнула, а друзей и близких она не пугает?

– Я же не занимаюсь вудуизмом в их присутствии.

– Чем, простите? Вудуизмом?

– Да. Вуду изучаю.

– Кажется, культ вуду предполагает контакты с душами умерших?

– В принципе, да, можно призывать духов, которые способны... в общем, на многое способны. Но вуду – это просто язычество, духи не заставляют человека страдать, с ними складываются, можно сказать, партнерские отношения. Если ты чего-то ждешь от "партнеров", они называют конкретную цену. Могут потребовать приношения какого-то плода. Или заставляют тебя найти определенную книгу, и пока ее не прочитаешь, отказываются с тобой общаться.

– А вдруг у них возникнут кровожадные запросы?

– В практике вуду существуют разные "семьи", с теми, которые требуют жертвоприношений, я сейчас не общаюсь. Хотя с некоторых пор догадываюсь, что множество людей пользуются силами этих духов. В том числе и политики.

– Расскажите, как вы угодили в лапы к Виктюку? Уж не духи ли и здесь постарались?

– Очень давно, когда я вовсе не собиралась посвящать жизнь актерству, а надеялась стать экономистом... даже юристом, я попала на его знаменитый спектакль "Служанки". И случился внутренний взрыв, озарение. Я поняла, что с этим режиссером у меня что-то будет. В смысле – на сцене. А значительно позже увидела в "Пробуждении весны" кровавые крылья и просто не смогла ему не сказать: "Роман Григорьевич, вы – режиссер для меня. А я – актриса для вас". "Вы так считаете? Ну приходите на репетицию, завтра посмотрим". Я пришла – и он признал: "Да, вы правы". Вот теперь работаю с Виктюком.

– В его "Заводном апельсине" по Берджесу вы играете жертву банды наркоманов–"ангелов смерти". Хрупкая, с бесстыдно разведенными коленями, жена писателя временами прижимает к животу гигантский молочный бидон. (Молоко, кажется, служит Виктюку метафорой и спермы, и наркотика.) То есть героиня выглядит этаким ненасытным вместилищем семени. Что бы вы ответили зрителю, расценившему этот образ как женофобский?

– Я бы предположила, что, если ему присущ подобный взгляд на вещи, с таким зрителем в детстве произошло что-то негативное.

– Со всеми нами в детстве кое-что происходило. Но какой смысл вкладывал режиссер в столь вызывающую сценическую форму? Или это просто "шалость", и адекватного способа ее считывания просто не существует?

– Не совсем так. Определенная характеристика там обозначена. Небесный голос, белый цвет одежды дают понять, что перед вами жертва. Причем назначенная на эту роль свыше. В принципе, каждый человек являет собой иллюстрацию давно написанного текста. Называйте это кармой или предопределенностью, но смерть моей героини была запрограммирована задолго до того, как она открыла дверь убийцам.

– Надеюсь, предназначение быть жертвой к самой артистке отношения не имеет. Кстати, в детстве вас обижали? Вы ведь как будто рыжая...

– Обижали. То есть им так казалось. Я-то вообще не понимаю, что такое обида, ревность или зависть. Это для меня какие-то неразгаданные буквосочетания.

– То есть как? Если вы не испытываете ревности, то, выходит, готовы поделиться любимым человеком с кем угодно?

– Я не склонна к ревности, потому что... каждый день влюбляюсь. Причем по-честному и навсегда. А назавтра снова испытываю сильное чувство. Уже к новому объекту. Так что ревность мне пока неведома.

– Скажите, вас когда-либо пытались купить? В любом из смыслов этого слова.

– Ежесекундно пытаются.

– То есть случается, что мужчина предлагает свою любовь в обмен на золотые горы?

– Подождите, – а женщина?

– Ну или женщина, если угодно.

– А почему вы задаете этот вопрос?.. Вообще-то я такие предложения каждый день слышу.

– Вы когда-нибудь сталкивались с предательством?

– Столкнусь, если предам самое себя.

– Актрисе полагается быть требовательной и капризной – простите, кто эти капризы оплачивает: ваши родители? поклонники? может, состоятельный муж?

– Мои капризы оплачивают духи.

– Духи – существа нематериальные, а вы живете в реальном вещественном мире.

– Духи нематериальны, верно. Но проявляются они в материальной среде. Чаще всего в той области, что называется случаем. А вообще каприз ассоциируется у меня с каким-то усилием, когда человек делает не то, чего хочет в действительности, а поступает кому-то наперекор.

– Разве с вами такого не бывает?

– Я слушаю себя, а не других. А с подобным вопросом обращайтесь к Катарине, вот уж девушка – дай Боже! У нее уж капризы так капризы!

– Из стана маститых работников культуры регулярно раздаются всхлипы о грядущей гибели искусства ввиду засилья чернухи-порнухи. Но, может быть, на взгляд молодого человека, существует более серьезный повод для беспокойства?

– По-моему, единственная реальная угроза – это пошлость и отсутствие вкуса. Во всем – будь то выбор драматургии или беспомощные режиссерские претензии на оригинальность. И еще: долой со сцены быт! Вот мои лозунги и транспаранты.

– Вы вообще не признаете реалистического направления?

– Напротив, очень даже признаю. Мечтаю, например, о настоящем Островском. И чтоб его не в черных трико играть, а в исторических костюмах, с этнографически-точными деталями, придерживаясь манеры поведения той эпохи... Я говорю о другом. Терпеть не могу, когда пытаются ставить "как в жизни", когда режиссеры занимаются фигней, например, пересказывают пьесу своими словами, называя это разбором текста. Это те отвратительные комья грязи, которые налипают на тебя, когда ты вся в белом скачешь верхом на прозрачной лошади искусства.

Вообще же я считаю, что в театре наступает эпоха возрождения, время открытия нового языка и стиля. Лет через десять мы уже будем играть спектакли в космосе.

 

 

Самые популярные материалы на сайте:


На главную

Поиск по сайту
Подписка на новости >>
Предисловие
Приветствие Льва Дурова
От администрации сайта
Новости
Анонсы на текущий месяц
Форум
Интересные ссылки
И это все о нем
Биография
Льву Дурову - 80!!!
Фотоальбом
Интервью в прессе, на ТВ
Статьи в прессе
Друзья
Школа-студия МХАТ. Ученики.
Театр
О театре на Малой Бронной
Роли
Постановки
Рецензии
Текущий репертуар
Где купить билеты
Кино, ТВ, радио
Фильмография
Роли в кино и на ТВ
Телеспектакли
Голос Дурова
Рецензии
Актёрские байки. Книги.
Байки Дурова
Книги Л.К.Дурова