— Лев Константинович, правда ли, что перед тем, как съемочной группе «Семнадцати мгновений..." надо было выезжать на съемки в Германию, вы повздорили с парткомиссией, дававшей разрешение на выезд за рубеж, и вас не выпустим из страны?

— Ну да, так и было. Я тогда сказал Лиозновой: «У вас два выхода: или берите на роль другого артиста, или пусть Слава Тихонов застрелит меня не в Германии, а где-нибудь под Москвой. Я хочу умереть на родине». В итоге он и застрелил меня где-то возле МГУ.

— Чем же вам ответственныеработники так досадили»?

— Да бредом своим. Ну, представьте, меня, гражданина этой страны, спрашивают «Опишите советский флаг». Еще бы спросили, знаю ли я, как зовут мою маму. Ну, я и рассказал им, что наш флаг — это череп со скрещенными костями на черном фоне и называется он Веселый Роджер.

— Что же было с "экзаменаторами"?

— Паралич. Потом они чуть пришли в себя и вопросили: «Назовите союзные республики и их столицы». Я начал перечислять: «Малаховка, Клин, Тамбов, Магнитогорск...» В обшем, идиотничать стал.А про себя думал «Почему вы со мной так разговариваете, я что — дебил, что ли?» Напоследок они попросили рассказать, кого я знаю из членов Политбюро. Я сообщил, что никого не знаю и не обязан знать, так как не являюсь членом партии и вступать туда не собираюсь Мне сказали: «Вы свободны. ..» А потом началось. Дело дошло до горкома, Лиознову вызывали на ковер: «Да как вы могли?!» Директор картины мне звонил в ужасе: «Вы что, сумасшедший? Я всего от вас ожидал, но не такого же...» Я отвечал: «А вы хотели, чтобы я, как идиот, отвечал этим тёткам и дядькам на их идиотские вопросы? Да пошли они все...»

— Так вы же себе навредили. Вся группа поехала в Германию, а вы остались возле университета прогуливаться.

— Ну и что, подумаешь, в ГДР не съездил... Я потом и в театре сказал директору, что никогда больше ни на одну такую выездную комиссию не пойду, какие бы гастроли ни намечались. Это не мне, а им надо, чтобы я доказывал за границей, что в СССР есть настоящее драматическое искусство. А мне это не нужно, и эти их нищенские суточные, и тряпки импортные тоже не нужны... Не знаю, чего уж там директор придумывал, но я больше ни на одной комиссии не был. Хотя за границу все равно ездил. А что им делать было? Я же главные роли играл в ведущих спектаклях.

— Строптивость характера и неадекватность поведения у вас наследственные?

— Возможно. У меня предки со странностями были, а это, кстати, генетически передается. Мамина ветвь у меня, правда, основательная — купеческая. Дедушка, Пастухов, очень серьезный купец был — обувщик и поставщик Двора Его Императорского Величества. А Дуровы — это по папиной линии, дворяне. Причем дворяне настоящие и очень давнишние — мой предок, полковник Афанасий Дуров, упоминается аж с 1540 года. Кавалерист-девица Надежда Дурова, адъютант Кутузова, была в нашем роду. Со странностями была барышня, все в мужском костюме ходила. Ее звали жить и в Петербург, и в Москву, но она из Елабуги никуда не переехала, так там и умерла... Потом еще братья Владимир и Анатолий Дуровы были — дрессировщики и клоуны, родоначальники знаменитой цирковой династии. Оба были талантливейшими людьми, но чудаковатыми. Между собой не дружили, присваивали трюки друг друга. На случай личных встреч каждый даже держал при себе хорошего борца — один Поддубного, другой Заикина... И Тереза Дурова из моей родни. А Наталья Юрьевна Дурова, художественный руководитель Театра зверей, — моя двоюродная сестра. Изумительная женщина. А как она разговаривает, каким блестящим русским языком владеет. Жаль, что таких «могикан» мало осталось...

— Сейчас принадлежность к дворянскому сословию в почёте. Вас, наверное, с радостью зачисляют все и всяческие дворянские общества?

— Не валяйте дурака. Ко мне как-то прибежал племянник и говорит «Дядя Лёва, я собрал все документы из архивов. Мы же — родовые дворяне. Давай вступай в Дворянское собрание». Я, помнится, ему сказал: «Кирилл, каждое утро, бреясь, я смотрю на себя в зеркало и хорошо вижу, что ничего дворянского там не отражается. Так что никуда я вступать не буду». Ну, правда, сейчас все это дворянство немножечко смешно выглядит, словно ряженые... Когда я узнал про свою родословную, на меня это никак не повлияло, был рад только, что узнал свои корни, но не более того. Я как был лефортовским парнем, так им и остался.

— Что включает в себя определение «лефортовский парень»?

— Свободолюбие, желание ни от кого не зависеть, невступление ни в какие партии, неподчинение начальству, если оно не право, неумение подобострастничать... Я вообше ненавижу слово «должен». Никто никому ничего не должен но указу. Только по совести у каждого должен быть долг — перед родителями, детьми... Но никак не иначе. Когда пели песню «Перед Родиной в вечном долгу*, я с детства не мог понять: что это за хреновина, чего я ей должен? «Как, — говорили мне, — но Родина дала вам образование'.А что, для государства лучше, чтобы мы все ходили безграмотные и жили на уровне неандертальцев?

— Родители поощряли  вашу независимость?

— У нас в семье никто никого никогда не воспитывал. Мама и папа ничего особенно не советовали ни мне, ни моим двум сёстрам, мы никогда не выясняли отношения. При этом я не помню в нашем доме хоть какого-нибудь скандала, не помню, чтобы кто-то кого-то упрекнул по поводу отсутствия денег, хотя жили мы жутко бедно — мама работала в Военно-историческом архиве, папа — в «Союзвзрывпроме», и оба получали мизер... Отец не пил, не курил, никогда не употреблял бранных слов. И это при том, что имел дело с взрывниками. При дяде "Косте" даже дворовая шпана замолкала — его стеснялись и очень уважали. И было за что. Вот пример характера отца. Так как я был заядлым голубятником, то дружил со взрослыми парнями, и с блатными в том числе, — все районное ворьё обычно собиралось на голубятнях. Однажды мы возвращались с катка, и я, малолетка, впервые выпил «с прицепом» — это когда в кружку с пивом наливается сто грамм водки. Мне не хотелось выглядеть сопляком, я поддержат компанию и, конечно, опьянел. По дороге домой завязалась довольно жесткая драка с другой уличной командой. Приехали патрульные машины, и всех участников забрали в милицию. А меня, самого мелкого, не взяли. Я собрал все разбросанные по площади коньки, явился домой и с грохотом вывалил их на пол. Выглянула мама, спросила: «Ты что такой странный?» Я сказал: «Мама, я пьяный». Вышел папа и поинтересовался, в чём дело. Я рассказал всё, что было. Отец задал вопрос: «А ты дрался?» — «Да». — «Тогда почему ты здесь?» — «Меня милиционеры не взяли», — пояснил я. «Как же так. — сказан папа, — твои друзья сидят в камере, а ты пришел домой? Быстро отправляйся туда же». Я поплёлся в милицию, сдался, и меня посадили к приятелям. Они очень обрадовались. Ночь мы отсидели, а наутро всех нас оттуда выгнали. После этого отец со мной неделю не здоровался, и это бьшо самым страшным наказанием... Вот это, а не лекции-нотации, я считаю настоящим воспитанием.

Такой стиль семейных ошошений и мне передался. У меня в семье тоже никаких ссор никогда не бывало. И никогда мы с женой не наседали ни на дочку, ни на внуков. Никто из нас их не направлял, не советовал, куда им идти учиться или чем заниматься. Катька, дочка, сама поступила в театральный, и я никакого отношения к этому делу не имел. Внук Иван учился в МГУ на факультете журналистики, а сейчас вот неожиданно бросил учебу. Сказал, что хочет поступать на операторский во ВГИК. А внучка Катя, окончив Гуманитарный университет, вышла замуж и вдруг на три года уехала с мужем в Абакан, где стала работать завлитом в кукольном театре. Сейчас её муж поступил в РАТИ на вокальное отделение, и пока она занимается организацией театральных фестивалей. Но если впоследствии они мне скажут, что опять уезжают в Абакан, я не удивлюсь и вмешиваться не буду... Пусть каждый сам выбирает свою дорогу в жизни.

— А ваша дорога уже в школе была предопределена? Вы, кстати, как учились?

— Ужасаюше. Я школу ненавидел. Мне казалось, что это насилие над личностью. Наверное, виноваты в этом были и педагоги. Ну, скажите, зачем, зная, что я ничего не петрю в математике или физике, вытаскивать меня к доске, заставлять становиться посмешищем и вызывать еще большую ненависть к этим предметам? А часто поступали именно так... У меня была курьезная история. Преподавал математику у нас Зиновий Борисович, мы его звали Зюзя. У нас с ним была лютая ненависть друг к другу. Выпускной экзамен по математике я сдал еле-еле, только при помощи своего умного товарища по парте... Так вот, спустя много лет у меня был творческий вечер в Доме техники. Вдруг в антракте ко мне на сцену подбегает человек с огромным букетом цветов и сообщает залу: «Товарищи, вот мой лучший ученик!» Это был Зиновий Борисович — тот самый учитель, который трижды исключал меня из школы. Я даже прослезился. Зал аплодировал встрече друзей. Это было так забавно...

— Детство вспоминаете с удовольствием?

— Да-а, что-то такое было там завораживающее... Хотя, конечно, безобразничали много. Раньше же были изумительные игры: 12 палочек, казаки-разбойники, штандер, пристенок, жестка... А сейчас их вообше не существует. Теперь игры только компьютерные. Однажды мой внук сидел в компьютерном зале и услышал, как уборщица сказала: «О, Господи, вот недоумки-то. Вообше уже ничего не видят — ни света белого, ни солнца, ни травы...» Вот так — компьютерные «недоумки» подрастают... А у нас была знаменитая игра постукушка — сейчас никто даже не имеет понятия, что это такое. Правда, это была довольно жестокая ночная игра — мы ради неё по ночам сбегали из дома. Один парень из компании забирался по водосточной трубе на карниз дома и добирался по нему — а это высота приблизительно нынешнего четвертого этажа — до окна того, кому мы хотели досадить. Там он в раму втыкал кнопку, через неё перебрасывалась ниточка, на одном конце которой заранее был привязан камень, а второй конец бросался на землю. Потом он возвращался, а мы, сидя в кустах, принимались дёргать ниточку. Камень начинал стучать по стеклу — тук-тук-тук. Человек открывал окно, смотрел и... ничего не видел — мы же веревочку подтягивали. Только человек ляжет спать, мы опять — тук-тук-тук... Представляете?! Ужас, мистика — за окном пусто, а кто-то явно стучит в окно.

-Какие паршивцы...

— Но самая жестокая игра была другая. Расскажу вам по секрету, а то, боюсь, Миша обидится (Миша — 19-летний кот. — Т.З.). Мы, мальчишки, сеткой ловили кошек и сажали их в мешок. Темнота и закрытое пространство совершенно парализуют животных, и они замолкают. С таким мешком мы залезали на крышу и наблюдали за наводчиком, стоявшим на противоположной стороне улицы. Как только он поднимал руку, надо было вынуть кота из мешка и поднять над раструбом водосточной трубы. А по сигналу опущенной руки наводчика кот опускался в трубу. Вылетая, он вцеплялся в того человека, который шёл мимо. Самая трудная задача была у наводчика — все правильно рассчитать. Если он трижды промахивался и давал неправильный сигнал, его нещадно били и выгоняли из игры.

— Ваши детские истории разрушают все педагогические каноны. Совершенно непонятно, как вы — двоечник, злостный «полтергейст» и похититель помойных котов — стали приличным человеком, причём теперь уже не только всенародно любимым артистом, но и художественным руководителем Театра на Малой Бронной.

— Все получилось неожиданно. Подошёл ко мне как-то парень из соседнего двора, Саша Соколов, и говорит: «Лёвка, может, хватит драться? Лучше пойдем в Дом пионеров». Это было удивительным предложением, но тем не менее я согласился. А там оказалась замечательная театральная студия, мне в ней понравилось, и я остался... А потом пошёл поступать в театральный вуз и поступил в Школу-студию имени Немировича-Данченко при МХАТе.

— Там-то и встретили свою будущую жену?

— Да, только не сразу. Ирина Кириченко приехала к нам из Киевского театрального института на третий курс. Мы вместе с ней играли в «Егоре Булычове»: я — Трубача, а она — Глафиру. Так всё у нас и закрутилось. За ней, кстати, многие ухаживали, Ира же была очень красивая. Но она, чтобы отвязаться, каждому ухажёру задавала один и тот же вопрос: «У тебя есть балберка?» Он говорил: "Нет". Тогда она заявляла: «А вот у Дурова балберка есть». «А что это такое?» — ошарашенно вопрошал «отставленный». «О-о-о, — загадочно улыбалась Ирина, — это настолько интимное, что я не могу тебе сказать». Ребята подходили ко мне и спрашивали: "Дуров, у тебя есть балберка?" «Да», — гордо отвечал я. «А что это такое?» — терялись они в догадках. «Я не могу объяснить, это вешь такая индивидуальная...» И все, обескураженные, отваливались — а что делать-то, балберки у них не было... Та балберка, кстати, у меня сохранилась. Да вот она. Знаете, что это такое? Пробочный поплавок от морской рыбацкой сети. Я часто ездил отдыхать к родственникам в Махачкалу, однажды нашёл ее на берегу, привез и показал Ире.

—А кроме балберки вы ещё чем-нибудь эавоевывали внимание Ирины Николаевны?

— Конечно, я ухаживал за ней... У всех наших соседей в доме были палисадники, и папа мой тоже разводил цветы. Так вот я для Ирины воровал цветы — отгрызал их. Денег-то не было. А для того, чтобы на меня не падало подозрение, я и у отца заодно какой-нибудь пион сгрызал. И всякий раз, идя на свидание с Ириной Николаевной, приносил ей огромные букеты... А после окончания училища мы поженились и зажили взрослой жизнью. Ирина стала работать в «Современнике», была одной из создательниц театра, играла в первом его спектакле «Вечно живые». А я пошёл в Центральный Детский театр, где прослужил 9 лет, там же встретился с Анатолием Эфросом, ушёл к нему, и потом уже 27 лет мы с ним на разлучались. Это был очень яркий период в моей жизни. Мы все боготворили Анатолия Васильевича, у нас была такая поговорка: «Нет Бога, кроме Иисуса Христа, нет актёра, кроме Смоктуновского, нет режиссера, кроме Эфроса». Он никогда не хвалил актеров, мог сказать только: «Ну, у тебя всё нормально...» Разносил тоже негромко, но так, что потом человек неделю ходил больной. Всегда говорил тихо, спокойно, но все дрожали.

— А вы, став худруком театра, юж распекаете коллег — громко или тихо?

— Я вообще не распекаю. Могу, конечно, визжать и орать на репетициях, когда что-нибудь не так делается, или кто-то опаздывает, или когда бьешься, а ничего не получается. Но это скорее от бессилия,

— Как оказалось — трудно быть руководителем им нет ?

— Легко. И прежде всего потому, что я не руководитель в классическом понимании этого слова. Я таким себя не считаю. У меня нет таланта диктатора, поэтому меня никто не боится, хотя я могу быть очень жёстко принципиальным. Вот недавно уволил свою лучшую ученицу, хотя сам пригласил её в театр. За что? За предательство. Она симулировала болезнь и уехала сниматься, не предупредив, не отпросившись.

И я вынужден был вводить в премьерный спектакль новую исполнительницу. Вернувшись, она пришла ко мне в слезах и сказала: «Простите». Я ей ответил: «Если бы ты не была моей любимой ученицей, я тебе сказал бы: пойди к директору, объяснись с ним, и как решите, так и будет. Но в данном случае я считаю, что ты совершила полное предательство. Вот тебе бумага, пиши заявление и — вон из театра».

— У вас в театре актрисами служат и ваша жена Ирина Кириченко, и дочь — Екатерина Дурова, и её муж — Владимир Ершов. Если бы подобная ситуация сложилась с кем-то из них, как вы поступим бы?

— Точно так же, я в этом убеждён. Но я знаю, что они так никогда не поступили бы. Они сказали бы: «Дед. выручай, вот такая ситуация. Что можно сделать?» И я ответил бы: «Надо подумать». Так же и та актриса могла совершенно спокойно прийти ко мне и объяснить: «Вот у меня такое положение безвыходное, придумайте что-нибудь». И я придумал бы. Но когда предают, я не прощаю.

— Интересно, а прощаете ли вы розыгрыши или обижаетесь на них? Ведь иной раз из-за чьей-нибудь шуточки у человека рушатся все планы, срываются надежды...

— Да и хрен с ними, с планами-надеждами. Главное, что в результате смешно выходит. Я, например, получаю от этого удовольствие. И еше каждый раз думаю: «Какие же талантливые люди, как они меня здорово облапошили.. > Лучше всех, конечно, разыгрывал Юра Никулин, чего он только не выдумывал. Однажды пригласил меня в Верховный Совет орден получать. Как потом выяснилось, кастрюлю на голову надел, чтоб я голос его не узнал. И я дурак наивный, обрадовался, поехал. Охранников еше убеждал в том, что они должны меня пропустить, так как мне назначено... А Никулин поджидал меня у подъезда со словами: «Ну что, приехал все-таки, поверил как маленький. И не стыдно?..» В другой раз он в Голливуд меня пригласил на съёмки. В дирекции театра мне конверт передали — весь в штемпелях. В нём — письмо на английском языке, с печатью. Через переводчика я узнал, что там написано. Оказалось, что двух советских актеров — господина Дурова и господина Никулина приглашали на съёмки американского фильма. Для полной правдивости Юра и себе точно такое письмо подсунул — я ведь, боясь розыгрыша, проверил... Несколько дней я ждал каких-то конкретных переговоров, все перезванивался с Никулиным. Пока, наконец, он не «раскололся», посоветовав мне внимательнее изучить печать. А там было написано латинскими буквами: «Счастливой дороги, дурачок!..» Он удивительный был человек — грандиозно талантливый и поразительно добрый.

— Вам удалось адекватно ответить Юрию Владимировичу?

— Ну а как же? Он у меня в Ленинград съездил на пробы в несуществующую картину. Я позвонил ему из Питера и, изменив голос, в стакан сказал, что он утвержден на роль отца трёх близнецов в советско-шведский фильм «Вишня». И попросил просто формально приехать на пробу сцены с близнецами, которых специально привезли из Швеции. Юра приезжает в Питер, идёт на студию, а я сижу в отеле и представляю, как все происходит. Думаю: «Вот сейчас он приходит в актёрский отдел и говорит: «Мне нужна группа «Вишня». Ему отвечают: «Такой не существует». — «Как?! У меня назначена проба с тремя шведскими мальчиками-близнецами». — «Никаких шведских мальчиков-близнецов нет». И тогда он говорит «Та-ак, я понял. Зато есть один русский «мальчик»... И только я про это подумал, у меня раздается звонок: «Ах ты, такой-сякой, тра-та-та-та!..» Но не злобно, разумеется. На хороший розыгрыш умный человек никогда не обижается. На что уж Глузский серьёзный актер был, но и то никогда не сердился на шутки, наоборот, только хохотал вместе с хохмачами.

— Вы и его разыгрывали?

— Нет, там больше Женя Дворжецкий с Володей Сгекловым изощрялись. Михаил Андреевич очень их любил, и они относились к нему с огромным почтением. Но в то же время вечно устраивали ему розыгрыши. Однажды на гастролях уговорили его поехать в ночной клуб — дескать, там будет очень интересная французская программа А это был просто стриптиз-клуб. Предварительно они подговорили стриптизершу: «Будешь работать только на Глузского». И она начата стараться. А для Михаила Андреевича, при его-то нравственных устоях, все это — просто жуть Так вот девушка все извивалась вокруг него, извивалась, и, когда она уже грудь почти что в салат ему положила, он вдруг спросил обеспокоенно: «Девочка, а мама твоя знает про всё это?» Эти двое дураков чуть не умерли от хохота... А в другой раз... Обычно, когда приезжаешь в какой-нибудь город, тут же в гостиничном номере раздается звонок: «Не хотите ли провести время с прелестной девушкой?» У меня на этот счёт есть защитная фраза, я всем говорю: «Да, очень хочу, но очень дорого беру». В ответ слышу: «Простите». И все — больше не звонят... Так вот как-то раз эти двое шутников жили в соседних номерах с Глузским. Они вызвали девушку по вызову к себе и сказали ей: «Вот тебе деньги. Ты разденься у нас, но пойди в соседний номер. Только имей в виду, клиент будет долго отказываться, говорить, что это безобразие, но ты ему не верь и напирай. Это ему надо, чтобы возбудиться*. Девица, ясное дело, согласилась, разделась у них, и они постучали в номер к Глузскому. Он открыл дверь, они ему эту девку голую туда затолкали, а сами к себе в номер нырнули и сели ждать. Слышат, конечно, из соседнего номера: «Что за безобразие?! Уйдите! Как вы смеете?! Ах, бандиты, ах, негодяи!» Потом всё стихло. Проходит минут сорок, а там — гробовая тишина Стеклов говорит «Что-то мне не нравится, как бы она там старика не заездила. Пойдём». Стучат в дверь, оттуда слышится: «Открыто, открыто, заходите, бандиты». Входят. И что видят? Девица сидит на кровати, завернутая в одеяло, а Михаил Андреевич ей «Евгения Онегина» читает. Сделал паузу и говорит: «Садитесь и вы, негодяи безграмотные, и слушайте классику». Пришлось им прослушать несколько глав пушкинской поэмы. После чего Михаил Андреевич сказал: «А теперь возьмите барышню к себе и оденьте её. И... все вон отсюда..» И захохотал... Ну, разве на такие шутки можно обижаться?! Да и вообще я считаю, что в жизни ни на что обижаться не надо. Надо просто жить — радостно, весело и, по возможности, с пользой для других.