Чеховская пьеса в постановке Иосифа Райхельгауза и оформлении Бориса Лысикова играется на камерной сцене "Зимний сад". Вдоль зала, посередине его, протянут помост, который одним концом упирается в домашний театр, где так неудачно дебютировали юные Костя Треплев и Нина Заречная, а другим - в комнаты соринского дома, обитель накатанной, худо ли, хорошо ли, но устроенной жизни старшего поколения героев "Чайки". Кажется, все достаточно наглядно, и вот-вот начнутся прихотливые сплетения, настороженное противостояние респектабельной мастеровитости и новых, хрупких, не уверенных в себе дарований.

Противостояния не происходит, хотя именно на помосте, на переходе разворачивается значительная часть действия. Через пространство между полюсами не пробивается искра, оно становится местом обыденного общения, шумных перебранок и скоропалительных примирений - здесь проживают свои жизни люди разных возрастов и миропониманий, но одинаково короткого дыхания.

Меня всегда немного удивляло, как спокойно приняла Нина Заречная провал треплевской пьесы, к которой она, что ни говори, а имела некоторое отношение. В этом спектакле, в том, как играет Нину Елена Ксенофонтова, поведение героини получает мотивировку очень простую: девочка еще говорит Треплеву: "Мое сердце полно вами", - но живет уже встречей со знаменитым писателем, в которого влюблена по его книгам. Дальше - чисто женская борьба за Тригорина и полный крах, когда отношения изживают себя. Нет воли и таланта, чтобы страдание преобразовалось в творчество. "Умей нести свой крест и веруй" - не для этой Нины Заречной.

И у Тригорина (Владимир Качан) нет душевных сил - ни на Аркадину, ни на Заречную, преуспеет та, которая окажется активнее, а пишется по инерции, по колее. Именно на этих свойствах героя настаивает артист, рискуя даже показаться однотонным и по отношению к Тригорину не вполне справедливым. Ощущение внутренней исчерпанности - у людей, между которыми, пожалуй, и сходств иных быть не может, - у старика Сорина (Михаил Глузский), у молоденькой Маши (Ольга Гусилетова). Не тяготится существованием разве что доктор Дорн (Лев Дуров), вечный наблюдатель людских извивов и перепадов, а монументального пошляка Шамраева (Георгий Мартиросьян) неуемная энергия будет, наверное, переполнять до конца света.

И дело не в том, что люди дурны, эгоистичны и злокозненно не хотят думать о ближнем своем. Дело в том, что каждого из них, независимо даже от душевных качеств, в лучшем случае хватает на то, чтобы разобраться с самим собой, где уж там - ближние, дальние, человечество.

Такие спектакли возникают тогда, когда в обществе обозначается вакуум идей и состояние переходности. В "Чайке" Райхельгауза уловлена и передана интонация нашей сегодняшней жизни. Мотивы во многом похожие звучали в "современниковской" "Чайке" Олега Ефремова, показанной на переломе 60 - 70-х, когда уходила в песок энергия "шестидесятничества", а на художников чутких, совестливых уже давила подступающая неподвижность. Однако существенна разница: нынче ведь, кажется, развязаны руки, и не давят ни цензура, ни система, отчего же у столь многих - неуют в душе, отчего с таким трудом дается живое слово художнику, отчего реальной оказалась нежданная драма, когда говорить можно, а говорить нечего? Спектакль Школы современной пьесы не формулирует ответов (я тоже сделать этого не берусь), но он с определенностью утверждает, что искать эти ответы нужно не только в капитализме с социализмом, не только в дурном или хорошем правительстве, но и в нас самих.

В спектакле на фоне всеобщей усталости, опустошенности поле напряжения возникает между Треплевым и Аркадиной, но не то, которое опять-таки можно было предположить.

Ирина Николаевна Татьяны Васильевой - плоть от плоти своего круга, однако, в отличие от других, не лишена проницательности, и как следствие - ирония по отношению к кругу, к себе самой. Она еще купается в своем искусстве, но понимает, что оно уходит вместе с эпохой, хотя не хочет себе в этом признаться. Она пытается быть ироничной и по отношению к Треплеву, но именно здесь ирония изменяет ей, ибо в неудачнике-сыне, столь долго и малоуспешно себя ищущем, чувствует Аркадина нечто такое, чего нет в ней самой, что дается только молодостью с ее обостренным ощущением времени, даже если оно настроено эту молодость раздавить, смять.

В роли Треплева - Виктор Шамиров, он же - постановщик спектакля в спектакле "Люди, львы, орлы и куропатки..." - странного зрелища, на которое в дачном театре вряд ли могла быть иная реакция, чем та, которая последовала. У этого Треплева - изломанная, предупреждающе жесткая пластика, словно отгораживающая его от людей, которых он не приемлет. И еще у этого Треплева - дар божий внутри, который столь безусловно и непреложно мог быть сыгран только очень одаренным человеком. И стреляется Треплев не только оттого, что ушла Нина, и не только оттого, что сам в себе разуверился, а оттого, что слишком глубоко разошелся с миром, где ему предстояло существовать. В глазах Ирины Николаевны, медленно-медленно идущей через помост в сторону домашнего театра, - выражение страшной непоправимости утраты.

И еще показалось, что у Виктора Шамирова в отличие от его героя есть и стойкость, и сила души. Легко и просто таким людям никогда не бывало, однако, случалось, им удавалось пробиться, реализоваться, сказать свое слово и во времена более тяжкие, чем те, которые нынче стоят на дворе. Дай ему Господь - не только дара, но и удачи.