В ГОРОДЕ Берне нет Цветочной улицы. Вот именно с этого надо начать. Это утверждение - ключевое для нашего повествования. А повествование это скорбное. Это все-таки реквием. Реквием по маленькому человеку в очках. Или просто по маленькому человеку.
Между тем Плейшнер не просто самый трагический герой известного романа и фильма. Плейшнер - это маленький человек, один из нас. Несмотря на то что на запрос "Плейшнер + трагедия" Сеть дает извечный ответ: "Искомая комбинация слов нигде не встречается".
РОЖДЕНИЕ ГЕРОЯ
Темно и загадочно происхождение нашего героя. Неизвестно даже, когда он родился. Известна лишь дата смерти - 13 марта 1945 года.
Штирлиц имеет дело с младшим братом профессора. Но младший уже лежит в гробу, он - покинувшая сцену фигура, фигура, сброшенная с доски, хотя он-то как раз и есть настоящий разведчик, соратник Штирлица.
Старший находится на периферии повествования. Известно, что наш герой был проректором Кильского университета. При гитлеровском режиме он попал в концлагерь Дахау (превентивное заключение - здесь много недоговоренного). Ему было пятьдесят два, когда он вернулся из лагеря. Жена была на десять лет младше. Она оставила его, и Плейшнер, не заезжая в Киль, отправился в Берлин. С помощью брата он устраивается в Музей "Пергамон".
"Жена ушла от него вскоре после ареста - родственники настояли на этом: младший ее брат получил назначение советником по экономическим вопросам в посольство рейха в Испании. Молодого человека считали перспективным, к нему благоволили и в МИДе, и в аппарате НСДАП, поэтому семейный совет поставил перед фрау Плейшнер дилемму: либо отмежеваться от врага государства, ее мужа, либо, если ей дороже ее эгоистические интересы, она будет подвергнута семейному суду, и все родственники публично, через прессу, объявят о полном с ней разрыве. Фрау Плейшнер была моложе профессора на десять лет - ей было сорок два. Она любила мужа - они вместе путешествовали по Африке и Азии, там профессор занимался раскопками, уезжая на лето в экспедиции с археологами из берлинского Музея "Пергамон".
Она поначалу отказалась отмежеваться от мужа, и многие в ее семейном клане - это были люди, связанные на протяжении последних ста лет с текстильной торговлей, - потребовали открытого с ней разрыва. Однако Франц фон Энс, младший брат фрау Плейшнер, отговорил родственников от этого публичного скандала. "Все равно, - объяснил он, - этим воспользуются наши враги. Зависть безмерна, и мне еще этот скандал аукнется. Нет, лучше все сделать тихо и аккуратно". Он привел к фрау Плейшнер своего приятеля из клуба яхтсменов. Тридцатилетнего красавца звали Гетц. Над ним подшучивали: "Гетц не Берлихинген". Он был красив в такой же мере, как и глуп. Франц знал: он живет на содержании у стареющих женщин. Втроем они посидели в маленьком ресторане, и, наблюдая за тем, как вел себя Гетц, Франц фон Энс успокоился. Дурак-то он дурак, но партию свою отрабатывал точно, по установившимся штампам, а коль скоро штампы создались, надо было доводить их до совершенства".
Вот здесь мы прервем длинную цитату. Персонаж десятого плана делает именно то, что делает массовая культура, - гонит обывателя в капкан.
Итак, "Гетц был молчалив, хмур и могуч. Раза два он рассказал смешные анекдоты. Потом сдержанно пригласил фрау Плейшнер потанцевать. Наблюдая за ними, Франц презрительно и самодовольно щурился: сестра тихо смеялась, а Гетц, прижимая ее к себе все теснее и теснее, что-то шептал ей на ухо.
Через два дня Гетц переехал в квартиру профессора. Он пожил там неделю - до первой полицейской проверки. Фрау Плейшнер пришла к брату со слезами: "Верни мне его, это ужасно, что мы не вместе". Назавтра она подала прошение о разводе с мужем. Это сломило профессора; он полагал, что жена - его первый единомышленник. Мучаясь в лагере, он считал, что спасает этим ее честность и ее свободу мыслить так, как ей хочется.
Как-то ночью Гетц спросил ее: "Тебе было с ним лучше?". Она в ответ тихо засмеялась и, обняв его, сказала: "Что ты, любимый... Он умел только хорошо говорить..."
После освобождения Плейшнер, не заезжая в Киль, отправился в Берлин.
Брат, связанный со Штирлицем, помог ему устроиться в Музей "Пергамон". Плейшнер сидит в "Пергамоне", знаменитом музее, в отделе Древней Греции. Он разучился спорить, и жизнь его законсервировалась.
Штирлиц назначал там встречи своим агентам, а потом вместе с профессором ходит по залам.
Плейшнер уже знал, что будет смотреть Штирлиц, - "Мальчика, вынимающего занозу", Цезаря и античные маски.
Плейшнер не знает, что Штирлиц, вернувшись домой, в ванной тренирует гримасы смеха, радости и гнева - подражая этим маскам.
Вот и вся история нашего героя, вплоть до момента, когда к нему придет давний знакомый штандартенфюрер СС Штирлиц.
Это будет грустная история.
Это история маленького человека в большой драке. Когда паны дерутся, у холопов часто не просто трещат чубы. Ими, холопами, заваливают поля, и иногда даже не роя для них могил. Маленький человек иногда хранит иллюзию, что, ввязавшись в это броуновское движение, движется по своим собственным законам.
Есть редкие случаи, когда маленький человек оказывается хитрым и изворотливым. Он обращает себе на пользу кровавую сутолоку истории. Он превращает силу обстоятельств в свою силу, и когда на улице начинается дождь, он идет между струй.
Был такой советский политический деятель, которого не расстреляли ни в 1918-м, ни в 1937-м, который пережил нескольких вождей.
Но это иная история - история перерождения маленького человека в большого.
С Плейшнером история другая.
Мы воспринимаем маленького немецкого профессора не через книгу, а через фильм. Есть такое неприятное слово - "культовый". Фильм стал называться культовым, а Плейшнер стал героем анекдотов.
Он пример нечаянный, неосознанный. Это маленький испуганный человек, который начал играть в большую Игру.
И лицо Плейшнера становится мучнисто-белым, когда Штирлиц начинает говорить о том, что маньяк сидит в бункере и смотрит кино.
- Как только меня ударят плетью, я скажу все, - говорит Плейшнер. И добавляет:
- Но вы можете положиться на меня во всем.
Надо сказать, что герои "Семнадцати мгновений весны" образуют замкнутое мифологическое пространство, связное и функциональное. Они похожи на героев Александра Милна, в сказочном лесу которого Винни-Пух, Пятачок, печальный ослик, Сова и Кролик, Тигра и семейство Кенги заполняют, кажется, все мыслимое пространство архетипов.
В "Семнадцати мгновениях", что проросли в народном сознании как самодостаточный миф, все персонажи архетипичны: Шелленберг как версия Мюллера, Мюллер как версия Шелленберга, радистка и Холтофф, чья главная функция - подставить голову, и среди них - Плейшнер как кажущаяся трагическая версия пастора Шлага.
И над всем этим кукловод Штирлиц, будто могущественный Кристофер Робин.
Плейшнер, разумеется, играет роль ослика Иа-Иа, но печального, бессловесного. Его, несущегося по военной реке, никто не спасет. Все вокруг играют в "пустяки".
ШПИОНАМИ НЕ РОЖДАЮТСЯ
Как мы все любим слова "специальный" и "особый". Они отличают обыденные вещи и состояния, превращают их в главные, хотя никакого нового свойства в них не добавляют.
В бытовом языке эти слова становятся синонимами слов "хороший" и "отличный". Собственно, в русском языке слово "отличный" и играет эту многозначную и многозначительную роль.
Раньше герои детективов как бы выстраивались в цепочку. На одном ее конце "отрицательные" персонажи: вражеские шпионы, предатели Родины; чуть поближе к середине джазисты из известной сентенции, потом уголовники. На другом конце - "положительные": милиционеры и работники государственной безопасности; около серединной отметки, где жил простой советский человек, tabula rasa, обитали запутавшиеся, но все же советские граждане, пусть даже и уголовники. Один из героев романа Булата Окуджавы "Путешествие дилетантов" говорит, морщась: "…я имею в виду шпионов вообще. Шпионаж в России - явление не новое, но крайне своеобразное. Европейский шпион - это, если хотите, чиновник известного ведомства. Вот и все. У нас же, кроме шпионов подобного типа (мы ведь тоже Европа, черт подери!), главную массу составляют шпионы по любительству, шпионы-бессребреники, совмещающие основную благородную службу с доносительством и слежкой, готовые лететь с замирающим сердцем на Фонтанку и сладострастно, чтоб не сказать хуже, докладывать самому Дубельту о чьей-то там неблагонамеренности. Шпионство у нас - не служба, а форма существования, внушенная в детстве, и не людьми, а воздухом империи. Конечно, ежели им за это ко всему же дают деньги, они не отказываются, хотя в большинстве своем, закладывая чужие души, делают это безвозмездно, из патриотизма и из патриотизма лезут в чужие дымоходы и висят там вниз головой, угорая, но запоминая каждое слово".
Любой подвиг почетен. Но в массовой культуре, в повествовании, которое связано формульными законами, герои все же совершают подвиги по ранжиру.
Борьба хорошего под руководством лучшего - против совсем нехорошего и недостаточно качественного.
На приоритетной лестнице массовой культуры сотрудники спецслужб оказываются выше полицейских. И сотрудник госбезопасности всегда немного начальник для милиционера.
Политическое преступление куда страшнее, чем уголовное.
В "Военной тайне" Льва Шейнина все начинается с того, что обычный советский вор-карманник случайно крадет в кинотеатре микропленку со шпионской информацией. Вор поступает как настоящий гражданин - тащит чертежи к чекистам.
Была в неофициальном городском фольклоре песня с похожим сюжетом. В ней иностранный шпион просил у воров за большие деньги украсть "советского завода секретный план". Но "советская малина собралась на совет. Советская малина врагу сказала "нет".
Именно к чекисту, как к высшей силе, сходятся все пути чистых и нечистых граждан.
В романе Григория Адамова "Изгнание Владыки", что вышел через год после смерти автора - в 1946 году, происходит следующий диалог:
"Молодой комбайнер с недоумением посмотрел на своего самоуверенного и требовательного гостя.
После минутного колебания Комаров сказал:
- Сознаю, мой друг, и очень прошу извинить меня за бесцеремонность. Но этого требуют интересы государственной безопасности.
Комаров отогнул обшлаг. Под ним золотисто сверкнул значок.
В первый момент комбайнер казался ошеломленным, затем покраснел от радости: впервые в жизни ему выпала такая редкая удача - принять непосредственное участие в деле государственной важности".
Роман этот отчасти фантастический. Среди многого придуманного в нем - этот золотистый значок. Но сцена эта типична для детективной литературы тех лет: "интересы государственной безопасности" - "покраснел от радости".
Это не Плейшнер, который становится бел, как бумага.
ШПИОНСКИЙ РОМАН КАК СРЕДСТВО ПОЗНАНИЯ МИРА
Шпионские фильмы для советского зрителя издавна были сродни передачам Сенкевича, что погружали его, зрителя, в пространство кинопутешествий. Невозможно было, конечно, представить Юрия Сенкевича, ведущего рассказ из кабаре со стриптизом.
Шпионский фильм, хоть и снятый в Прибалтике, хоть и моральный до невозможности, приходил на помощь.
Он создавал виртуальное пространство заграницы. С ее лаковыми лимузинами, подмигивающими вывесками, чистым асфальтом и понимающими в жизни женщинами.
И едой, между прочим.
Вот Плейшнеру гестаповцы в Берне пересказывают рецепт кофе: "Греки научили меня запивать крепкий кофе водой. Это занятно: контраст температуры и вкуса создает особое ощущение".
А Штирлица послевоенные беглые эсэсовцы кормят в Мадриде тручей - это рыба такая, если кто не знает. Штирлиц вообще похож на гастрономического путешественника по Европе.
Все на еде, и первое настоящее впечатление от Швейцарии Плейшнер получает в ресторане.
Он смотрит в меню.
Он видит там слово "омары" и слово "ветчина". В этот момент он похож на советского человека, падающего в обморок при виде тридцати сортов колбасы. Собственно, это так и читалось.
Даже Штирлиц попадает впросак с взбитой сметаной, которую заказывает в вокзальном кафе. Простой сметаны нет, а есть с вареньем, сыром и взбитая.
И разведчик сидит, ошарашенный, в вокзальном кафе.
Но дело еще и в том, что Юлиан Семенов был по-настоящему знаменитый писатель, который шел рядом с Властью. Он шел с ней рядом и одновременно чуть в стороне. Этот писатель досказывал то, что Власть не могла или не хотела сказать.
Но он оказывался еще и культурным просветителем - в романе "Югославский вариант" пересказывается Кречмер. В маленьком рассказе "Нежность" есть даже перебежавший от Шекспира полковник Розенкранц, умерший, правда, от сифилиса.
Штирлиц, который больше всего любит раннюю весну, говорит Плейшнеру: "Скоро литература будет пользоваться понятиями, но отнюдь не словесными длительными периодами. Чем больше информации - с помощью радио и кинематографа - будет поглощаться людьми, а особенно подрастающими поколениями, тем трагичней окажется роль литературы. Если раньше писателю следовало уделить три страницы в романе на описание весенней просыпающейся природы, то теперь кинематографист это делает с помощью полуминутной заставки на экране. Ремесленник показывает лопающиеся почки и ледоход на реках, а мастер - гамму цвета и точно найденные шумы. Но заметьте: они тратят на это минимум времени. Они просто доносят информацию. И скоро литератор сможет написать роман, состоящий всего из трех слов: "Эти мартовские закаты..." Разве вы не увидите за этими тремя словами и капель, и легкий заморозок, и сосульки возле водосточных труб, и далекий гудок паровоза - вдали за лесом, и тихий смех гимназистки, которую юноша провожает домой, сквозь леденящую чистоту вечера?"
Из этого, довольно банального, пассажа можно развить культурологическое исследование о виртуальной реальности.
Роман, кстати, называется "Политическая хроника", а не роман собственно.
В предисловии к одному из томов "Альтернативы" Юрий Идашкин цитирует самого Юлиана Семенова о его восприятии культуры: "Главный и первый учитель Пушкин, который есть начало всех начал в русской литературе. Затем - Салтыков-Щедрин и Чехов. Из писателей XX века, пожалуй, самым мощным было воздействие слова Маяковского. Поэма "Владимир Ильич Ленин" для меня азбука, букварь, камертон, по которому я настраиваю каждую написанную мной строку. И еще - "Разгром" Фадеева, "Романтики" Паустовского, "Судьба человека" Шолохова, рассказы Бабеля. Важной профессиональной, да и человеческой школой стали для меня уроки жизни и творчества Хемингуэя".
Это подборка имен - настоящий список для массовой культуры, который включает в себя и культуру элитарную, и прочую - одним словом, все в себя включает.
Это почти универсальный набор стилей.
И из их смеси, добавив по вкусу совершенно секретного, можно создать целый сказочный лес, по которому бродят сказочные охотники. И где вместо дичи шарахается между деревьев ослик-профессор.
ОШИБКИ МАЛЕНЬКОГО ЧЕЛОВЕКА И МИФЫ МАССОВОЙ КУЛЬТУРЫ
Плейшнер идет по улице в Берне. Он, собственно, не идет, а танцует по улице. Между окнами торчит большой цветок, и нужно лишь дождаться ответа, который - отзыв: "Странно, я был дома, но, видимо, он перепутал номер".
Один из советских разведчиков рассказывал о некоем немце, подошедшем к Юлиану Семенову. Немец смотрел "Семнадцать мгновений весны", а во время войны был офицером абвера.
Немец говорил: "Извините, господин Семенов, за назойливость, но я хотел вновь вернуться к теме, которую затронул вчера коротко в "Кемпински". СС, гестапо, абвер - все это были замкнутые элитные касты, и о том, что происходило внутри каждой из них, толком не знали даже немцы. А вы... за исключением небольших оплошностей... Ну, скажем, у вас в кабинетах руководителей гестапо стоят графины с водой, которых там никогда не было. Мы пользовались исключительно сифонами с газовыми баллончиками. Но это все мелочи... Объясните мне лучше ваш феномен. Как вам удалось передать дух, который действительно господствовал там?
Семенов не заставил долго ждать с ответом.
- Видите ли, когда я пишу, то отталкиваюсь не от графинов, а от собственного опыта. Люди в аналогичных ситуациях ведут себя с небольшой поправкой примерно одинаково. Если вам больно, вы хмуритесь, очень больно - плачете, невыносимо больно - кричите".
Насчет небольших оплошностей, это, конечно, преувеличение. Мир "Семнадцати мгновений весны" насквозь фантастичен. Но между тем, как любой прижившийся, пустивший в массовой культуре миф, он больше, чем реальность.
Когда в этом фильме крупным планом показывают уличную табличку на Цветочной улице, то все забывают, что швейцарский немецкий отличается тем еще, что в нем отсутствует "эс-цет" и слово "улица" пишется через честное "ss".
Но в пространстве массовой культуры достоверность далеко не самая необходимая составляющая. Ругать массовую историю за неточности все равно, что ругать фильм о Джеймсе Бонде за неточности в советской военной форме или криво повешенные звезды Героев Советского Союза.
Но есть и оборотная сторона - ошибки маленького человека, составившего представление о жизни из культурного слоя книг. Плейшнер был, правда, воспитан на классике. Но и он, напуганный, решился вступить в игру.
Когда Плейшнер говорит с гестаповцем, выдающим себя за хозяина конспиративной квартиры, тот спрашивает его:
- У вас надежная крыша?
Тот, не понимая, отвечает, что живет на втором этаже. Далее в романе сказано: "Гестаповец усмехнулся, выключая кофейную мельницу. Он был прав: к нему пришел дилетант, добровольный помощник, - "крыша" на сленге разведчиков всего мира означает "прикрытие".
Теперь каждый маленький человек в нашей стране может ответить на вопрос собеседника о крыше, не задумываясь о его первичном смысле.
Человек, живущий историей античности, становится игроком на поле масскульта.
Итак, существует иллюзия, что обыватель может стать суперменом или, на худой конец, участвовать в политике.
Но это только в фильме Мюллер может, подразумевая везучесть, говорить:
- Настолько все глупо и непрофессионально… Невозможно понять логику профессионала…
На самом деле дилетантам не везет. Их выбивают в первом акте.
Повествование держится на маленьких людях, впрочем, вся массовая литература и массовое искусство держатся на маленьких людях. Поэтому в фильм были введены фрау Заурих и Габи с печальными глазами, которая не интересует Штирлица как партнер по шахматам.
Но это пушечное мясо, как это ни печально.
СМЕРТЬ ГЕРОЯ
И вот Плейшнер покончил с собой. Эта смерть ввела Плейшнера в советскую мифологию и в бесчисленный ряд анекдотов. Анекдот всегда выделяет из архетипа главное, а главным в жизни Плейшнера был и остается не университет в Киле, не рукописи, которые он забыл на столе в бернской гостинице, а этот шаг из окна.
В книге и в фильме он умирает по-разному. В фильме он грызет яд, а потом вываливается из окна.
В книге он прыгнул ногами вперед, и сердце его разорвалось в то же мгновение, как только он начал путь к земле.
Штирлиц думает про него, употребляя слово "тщедушный". Когда он последний раз вспоминает о профессоре, закадровый голос Копеляна говорит: "главное, он знал, что Плейшнер не предатель".
Он едет по улице, где находилась явка. В окне - цветок. Комментарии излишни.
"А я считал его трусом", - думает он и представляет, как маленький, тщедушный и тихий человек выбрасывается из окна. "Он подумал: какой же ужас испытал он в свои последние секунды, если решился покончить с собой здесь, на свободе, вырвавшись из Германии. Конечно, за ним шло гестапо. Или они устроили ему самоубийство, поняв, что он будет молчать?"...
Книжный Плейшнер, не заметив этого, спас Штирлица, потому что если бы он не вошел и развернулся в дверях, не услышав нужного пароля, ничем хорошим это не кончилось бы.
Оказывается, его бы схватили все равно и, усыпив, вывезли бы в Германию.
ШТИРЛИЦ КАК ВЕРСИЯ ПЛЕЙШНЕРА
У Юлиана Семенова в многотомной саге о Штирлице есть среди прочих такой роман "Отчаяние".
Там Штирлиц схвачен и сидит на Лубянке. Его бывшие коллеги хотят использовать своего заключенного на политических процессах. Он в тюремной камере говорит с Раулем Валленбергом, ведет с ним теологические споры. Валленберг, доживший до пятьдесят третьего года в лубянской тюрьме, говорит Берии: "И аз воздам".
Берия после этого говорит подчиненному: "Подготовь справку, датированную сорок шестым или сорок седьмым годом: "Валленберг умер от разрыва сердца".
"Семнадцать мгновений весны" кончаются тем, что судьба сына Штирлица провисает, сын-разведчик едет в Прагу, а по следам его уже идет гестапо. В "Бомбе для председателя" ученый по фамилии Владимиров живет один, и кажется, именно в Праге прервалась судьба его сына.
В "Отчаянии" оказывается, что сына Штирлица, капитана-разведчика, давно сидящего в колымском лагере, то ли притворяющегося сумасшедшим, то ли действительно ставшего им, расстреливают. Расстреливают и жену Штирлица-Исаева, давно ставшую алкоголичкой, живущую с другим мужчиной.
А мягко ходящий по кремлевскому ковру Сталин говорит про Штирлица:
- Еврей?
Ему отвечают:
- Русский.
- Штирлиц - не русское имя, - замечает Сталин. - Пройдет на процессе как еврей, вздернем на Лобном рядом с изуверами…
Потом Штирлица-Исаева-Владимирова находят во Владимирском политическом изоляторе - полуослепшего, беззубого и с перебитыми ногами.
И вот Штирлиц получает Золотую Звезду Героя Советского Союза из рук Ворошилова, затем начинает работать в Институте истории по теме: "Национал-социализм, неофашизм; модификации тоталитаризма". Дальше Юлиан Семенов пишет: "Ознакомившись с текстом диссертации, секретарь ЦК Суслов порекомендовал присвоить товарищу Владимирову звание доктора наук без защиты, а рукопись изъять, передать в спецхран"…
Я не знаю, показывают ли теперь в Старом городе Риги экскурсантам то окно, в котором Плейшнер не заметил цветок. Рига теперь другой город, и по его улицам ходят демонстрации ветеранов СС. Впрочем, Штирлиц тоже был ветераном СС.
Здесь Плейшнеру тоже бы не повезло - он стал пешкой, что воевала на стороне "оккупантов". Вместе с полковником Исаевым.
Они становятся неразличимы - как Дон Кихот и Санчо Панса в конце своего путешествия. Ослик печального образа превращается в Кристофера Робина и наоборот.
ЛАМПА И МОТЫЛЬКИ
Массовая культура - сводня. Она сводит обывателя и спецслужбы. Она ведет маленького человека на заклание - к капищу реально существующей сверхъестественной силы.
А люди примазываются к спецслужбам всегда. Они делают это, потому что спецслужбы по сути управляют миром. Спецслужбы никогда не бывают скомпрометированы, несмотря на то что компрометируют сами себя на каждом шагу. Несмотря ни на что, они манят обывателя. Так притягателен любой спецназ, потому что это символ силы.
Причем получается интересный круговорот: маленький человек, выросший на массовой культуре, вдруг становится большим, вот он идет между струй, вот он уже контролирует что-то особое и специальное, ведь он так любит эти слова. И вот он выстраивает жизнь этой организации по привычным представлениям. А о ней уже пишут и снимают кино.
В этом смысл массовой культуры - совершенно неважно, что там на самом деле.
А ее потребитель тянется к идеальному шпиону.
Между тем Штирлиц сеет смерть, как больной СПИДом. Его друзей смывает время. Ему, сидящему на Лубянке, пишут на Главпочтамт до востребования. Пишут так: "Я пишу это за несколько минут до того, как нажму спусковой крючок пистолета. Я проклинаю вас не как Брунна, а как носителя идеи добра и справедливости!"
Его возлюбленных убивают, а про жену уже сказано выше. Цепочка других возлюбленных появляется в тех романах, что вышли много позже "Семнадцати мгновений весны". Нравственность Штирлица редуцирует, потому что романы писались по частям.
Но образ Штирлица как идеального шпиона-интеллектуала все же притягателен, и персонажи тянутся к нему, как мотыльки к магическому свету лампы.
Потому что в человеке есть желание отождествить себя со Штирлицем. И именно это имел в виду саркастический герой Окуджавы, забывая, правда, что свойство это интернациональное.
Талантливый телевизионный человек Парфенов, снявший фильм к юбилею выхода на экраны "Семнадцати мгновений весны", то и дело появляется в кадре, имитируя сцены из этого фильма, - то прогуливается по лесу с фрау Заурих, в которую превращается Татьяна Лиознова, то, размахивая руками, идет по улице - будто Плейшнер, торопящийся куда-то по весеннему Берну.
Это очень интересный феномен, экспортированный Парфеновым из сериала "Хроника нашей эры", где он подавал Хрущеву полотенце и целовался с Мэрилин Монро. Именно он, Парфенов, человек другого мира, а не актер Вячеслав Тихонов, изображает Штирлица.
Именно так себя ведет человек масскульта - именно ему подносит огня к сигаре Фидель Кастро, именно он в постели с Мадонной.
Мы выше и лучше, потому что нам кажется, что мы знаем или узнаем разгадки. К такой уверенности нас подталкивает массовая культура.
И, закрепляя это убеждение, маленький человек иногда пытается проверить это на практике.
У Плейшнера было одно оправдание - его гнал на этот эксперимент Штирлиц.
Кстати, другому маленькому человеку из романа Юлиана Семенова, провокатору Клаусу, тоже не повезло. Он умер от пули Штирлица, так и не увидев ценники с омарами.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Несколько лет назад я поехал в Берн, чтобы найти Цветочную улицу. Я знал, конечно, что знаменитый фильм снимался в Риге, на улице Яуниела, кажется, но все же поехал. Нужно мне было отчего-то посмотреть - как там? Стала для меня Цветочная улица символом отношений маленького человека и массовой культуры.
Итак, я все-таки пошел искать Цветочную улицу.
Цветочной улицы не было.
Был какой-то Цветочный переулок, вполне современной, послевоенной застройки. Я осмотрелся и неподалеку от нужного номера обнаружил кафе. Несколько разноплеменных людей сидели за пластмассовыми столиками. Эта пластмасса и строительные опилки в полиэтиленовых мешках вокруг подчеркивали правильность места. Получалось, что Плейшнер должен был погибнуть в реальности точно так же, как герой "Пепла и алмаза" - среди какого-то мусора и прочих негероических предметов.
Я произнес перед ними речь о значении Плейшнера, и разноплеменный люд радостно согласился выпить за великого человека. Мы выпили, хотя один из моих новых знакомцев решил, что я - внук Плейшнера. И вот теперь внук, как наследник жертвы нацизма, приехал проведать памятное и скорбное место.
Меня хлопали по плечам и снова предлагали выпить.
И было за что.
Погиб Плейшнер - маленький человек, жертва массовой литературы.
