Дед-душка
В театре на Малой Бронной его ласково зовут Дедом. Кто-то уважает, кто-то побаивается, и кто-то наверняка завидует. Потому что есть чему. Только одних киноролей более ста семидесяти. Такое редко встретишь. И диапазон поражает — от смешного маленького человека до большого трагического. В народном артисте Льве Дурове легко уживаются все — как истеричный папаша из “Афинских вечеров”, так и провокатор Клаус из “Семнадцати мгновений весны” и еще масса всякого народа. Хохотать же над его многочисленными актерскими байками можно начинать прямо при входе в его театральный кабинет, где в одном ряду с официальными табличками типа “Бухгалтерия” висит развеселый автомобильный номер с милой надписью: “DUROV 70 RUS”.
“У меня к Пушкину серьезная претензия”
— Наталья Дурова, известная дрессировщица, — ваша двоюродная сестра. А вот с Дуровым, который выиграл у Пушкина в карты, ничего не связывает?
— У меня на этот счет к Александру Сергеевичу серьезная претензия. Он потом в письме к Вяземскому, кажется, написал, что попался, мол, мне человек такой странный по фамилии Дуров. Он все время рассказывал, что хочет иметь сто тысяч денег и придумывает разные способы, как бы это устроить. Среди предполагаемых способов обогащения моего предка, о которых он поведал Пушкину, Александр Сергеевич указывает: ограбление казны — раз, убийство богатого купца — два. Кстати, по части ограбления казны действительно существовал настоящий план: поставить лошадей за версту, протянуть веревку и, когда полковую казну погрузят на тележку, часовые увидят, что она не запряжена. Естественно, потеряют бдительность, а он в это время крикнет “но!”, лошади дернут, и тележка с полковыми деньгами укатится, а он уже вдалеке ее подхватит. Александр Сергеевич, выслушав такие речи, предложил: “А может быть, вам жениться?” “Да это я уже пробовал, ничего не получается”, — сказал мой авантюрно настроенный предок. Поговаривают, что тот Дуров даже обращался к англичанам: мол, вы такой народ хороший, интересный, скинулись бы и собрали мне тысяч сто, но эта затея тоже не удалась. А Вяземскому Пушкин сообщает, что Дуров выиграл у него пять тысяч в карты, но играл, шельма, нечестно. Вот из-за этой фразы я на Александра Сергеевича сердит. Если ты видел, что Дуров шельмует, взял бы шандал да по башке, как полагалось в те времена. А он, видишь ли, расплатился сначала, а потом начал обвинять моего родственника в нечестности. Некрасиво, Александр Сергеевич!
— Признайтесь, унаследовали дух того авантюризма?
— Только на сцене. Я никогда в жизни не играл в азартные игры. Не мечтал разбогатеть, и поверьте мне, слово “деньги” для меня непонятное явление, которое никогда особенно не волновало. Так что жизненного авантюризма во мне нет никакого. Прекрасно понимаю, что из меня не получится коммерсанта: сразу разорюсь или обдурит кто-нибудь шустрый. На сцене — ради бога. Авантюра художественная мне интересна. Я с удовольствием уцеплюсь за любую идею. Никогда не боялся в работе идти на рискованные шаги, не страшился вторых составов. Всегда думал: чем сильнее второй состав, тем интереснее работать. “Я сидел со взрослыми блатными”
— Говорят, внуков любят больше, чем детей. Это правда?
— Конечно. Взрослые дети более самостоятельны, а младших детей всегда любишь капельку больше. Хотя, может, не любишь, а заботишься, беспокоишься. Здесь самое главное — не пропустить тот момент, когда ребенок уже вырос, и не быть назойливым, не навязывать ему своего мнения. У нас в семье именно так принято. Отец мой так меня воспитывал. Меня регулярно выгоняли из школы. Вызывали папу. “Знаете, мы вашего сына исключаем”, — говорил директор. “Он это заслужил?” — спрашивал папа. “Да! Он дрался, он хулиган”. — “Хорошо, тогда выгоняйте”. — “Вы не понимаете, мы его выгоняем совсем”. — “Ну, раз вы говорите, что он это заслужил, — выгоняйте”. На что директор говорил: “Лева, выйди вон!” — и начинал раскручивать все в обратную сторону. Папа не издевался над директором, просто он считал, что так надо. Однажды по зиме была уличная драка, и всех участников забрали в милицию, кроме меня, потому что я был еще маленьким. Я собрал все их коньки и принес домой. Папа, видя груду коньков у нас дома, спросил, что это значит. Я рассказал правду: “Па, мы дрались, всех ребят забрали в милицию, а меня отпустили, потому что маленький”. Так он меня отправил в милицию, так как считал, что за проступки все должны отвечать, в том числе и его сын! Я пришел в отделение, милиционеры долго ржали, когда я попросился в камеру. Но в итоге разрешили. Открывают камеру, наши все орут: “Седой!!!” И я сидел со взрослыми блатными, всю ночь в карты играл. Папа был принципиальным, но в мою жизнь никогда не вмешивался. Я так же стараюсь. Вот моя внучка уезжает в Абакан, где устраивается на работу в кукольный театр, сейчас вышла замуж за хакаса и говорит, что ей все там нравится. Казалось бы, Дуров — фамилия в столице известная, а внучка едет работать на край света. Но я не кричал: “Что ты, Катя?! Москва — это центр культуры, мы тебя устроим тут!” Она девочка умная и взрослая, сама решит, что ей надо. Но все равно... До сих пор, скажешь кому — и сразу реакция: “Ваша Катя уехала в Абакан?!”
— Самое яркое воспоминание детства...
— Как ни странно, такие воспоминания связаны с войной. Видимо, перебили все предыдущие. В 41-м мне десять лет было, мы лазали по крышам, гасили “зажигалки” килограммовые немецкие. Однажды сидели на крыше Лефортовского дворца, и я увидел немца в упор. У меня даже рассказ есть — “Мой немец”. Тогда же самолеты летали не так, как сейчас, а медленно, и был момент, когда мы с ним взглянули друг другу в глаза, и он мне подморгнул. Я помню, как от бессильной ярости у меня начало раздуваться лицо: он летит над моим домом, нагло моргает и улыбается, а я, не страшащийся любой драки, не могу ничего сделать. Второе яркое впечатление тоже военное — отвратительное и страшное. Мы, я и мои сестры, отправились в эвакуацию, разминулись с мамой и попали в Астрахань. Я — мужчина, поэтому вся ответственность лежала на мне. Помню, мы сидели на Речном вокзале, и люди там ходили под слоем вшей, сантиметра в два толщиной. Кишащая такая масса уродливая. До сих пор, когда это вспоминаю, у меня начинает чесаться тело. Когда мы добрались домой, меня во дворе поставили голого на газеты, остригли всего, включая ресницы и брови. Намазали полностью каустиком — смыли. Потом намазали керосином — смыли. Одежду мою сожгли, выдали рубаху и только тогда впустили в дом. Поэтому для меня первый признак войны — это вши.
— Вы жили в Лефортовском дворце?
— Да, наша коммуналка располагалась в конюшне. Там два дома стоят циркулем, раньше они были екатерининскими конюшнями. А наши комнаты, вероятно, были стойлами, потому что они длинные и узкие. Недавно ездили туда на презентацию замечательной книги сына наших друзей, и работники архива подарили мне выписку из домовой книги — оказалось, что мы вшестером (папа, мама, бабушка и трое детей) жили на площади в двадцать восемь квадратных метров. Когда родилась моя Катя, мы с Ирочкой жили за занавеской на шести метрах, и стандартная детская кроватка там не помещалась. Поэтому я сделал кроватку сам.
“До команды “Мотор!” мне нельзя садиться на лошадь”
— Толстой, Эзоп, Тревиль. Более ста семидесяти ролей в кино. Как удалось заполучить такое счастье?
— Не знаю... Честно, не знаю. Как-то мы сидели у меня в кабинете с Валей Смирнитским, и я беседовал с журналистом. Он спрашивает: “В каких фильмах вы сейчас снимаетесь?” Валентин вскочил: “Ты лучше спроси, где он не снимается!” Поверьте, я и вправду не знаю, как это происходит. Вот дурацкий пример, но все-таки. Прописываюсь, а паспортистка ворчит: “Ну, что ж у вас паспорт такой потрепанный? Давайте два сорок за прописку и десять копеек за ремонт”. Она скотчем мой паспорт чинит, а я лезу в карман и достаю горсть мелочи, среди которой одна-единственная монетка в 10 копеек! Самое смешное, что шел период наших дефолтов и девальваций, и в обращении вообще не было таких монет. Эта же завалялась каким-то необъяснимым образом. Вторая история. Долго ждем самолет на Челябинск, ну и, соответственно, труппа сама себя развлекает. Я подхожу к нашему директору и, изображая стюарда, спрашиваю: “Чего желаете?” “Джин-тоника”, — отмахивается он. А происходило все в то далекое время, когда о джин-тонике только рассказывали артисты, вернувшиеся с зарубежных гастролей. Я подаю директору стаканчик, тот, понимая, что там может быть разве что лимонад, делает глоток и кричит: “Дуров! Что ты мне налил?” Дело в том, что меня провожали хорошие друзья, грандиозные акробаты братья Воронины. Они как раз вернулись из заграницы и подарили какую-то бутылку, сказав: “В ней то, чего ты никогда не пробовал”. В ней оказался джин-тоник. Опять совпадение?.. Вещи, которые сам не могу объяснить, происходят со мной постоянно. Однажды я товарищу долго рассказывал про Махно. О том, что он не бандит никакой, что его объявили сволочью за то, что он не пустил продразверстку свободно гулять, считая, что хлеб должен оставаться у крестьян, а вообще его даже орденом Красного Знамени наградили, и тачанку он изобрел безо всяких Буденных и Ворошиловых. И что заканчивал он жизнь в Париже, где тогда работал плотником в театре, и на улице в него стреляли, после чего он умер в госпитале №43. Я это все сообщаю, а у меня спрашивают, откуда же я все знаю. Отвечаю: “От верблюда!” Клянусь, сам не знаю, откуда это взял. Через несколько лет мне звонит приятель: “Ты “Литературку” сегодняшнюю читал? Там твоя статья про Махно, помнишь, которую ты мне сто лет назад рассказывал?” Купил газеты и вижу — слово в слово. Только там это преподнесено как некие новые факты.
— Не пугают такие совпадения?
— Нет, что ты. Даже интересно.
— Что это, по-вашему, феноменальная интуиция, подсознание?
— Не знаю, честное слово. У меня есть еще один бзик. Мне на съемках до команды “Мотор!” нельзя садиться на лошадь. Это правило придумал оператор Толя Мукасей, с которым я много работаю. Если после команды сажусь, все что хочешь сделаю: и стойку, и прыжок, а до… На “Трех мушкетерах” мне надо было сделать безобидный проскок. Помнишь, у палатки короля? Мне каскадеры говорят: грунт мокрый, надо походить на лошади, чтоб привыкнуть. Короче, пустил я ее в галоп. Рита Терехова сидит на стульчике, улыбается. Неожиданно лошадь спотыкается, мы с ней делаем сальто в воздухе и грохаемся о землю. Ритка закричала, забилась лицом в ворох платьев. Ну, шутка ли: на ее глазах Дуров себе шею сломал! Но мы с лошадью поднялись с земли совершенно целые. В Израиле на съемках “Мастера и Маргариты” я понял, что мое “лошадиное” правило распространяется и на верблюдов. Рабочее животное, совершенно нормальное и спокойное, стояло тихо и смирно, все на нем фотографировались. Но стоило мне на него залезть, как он вдруг шагнул в пропасть! При этом орет так, будто его режут. Я соскочил на землю и невероятным усилием вытащил его на твердую поверхность. Кстати, хозяин верблюда убежал, испугался, наверное, что я погиб в пропасти. Мы с этим верблюдом потом долго дружили... — “Мастер…” — вообще явление непредсказуемое. Вот и этот фильм не вышел.
Не страшно было ввязываться в проект?
— “Мастер и Маргарита” и “Макбет” действительно считаются самыми странными произведениями. Обладают роковой тайной. У нас был артист Игорь Коротков, который в Ереване играл в “Макбете”. Он прекрасно знал, что актеры, играющие эту пьесу, заболевали, умирали... И вот “Макбет” сделан, прошел генеральный прогон, ну и, как водится, после него устроили небольшой фуршет. Игорь знал, что после холодного шампанского у него может сесть голос, но его словно под руку подтолкнули! Выпил. С утра проснулся — ни звука произнести не может. Так и вылетел из графика на месяц.
“Быть задом Конька-Горбунка — это как дедовщина в армии”
— Вижу, собрали вы жуткое количество актерских баек. Как родилось такое хобби?
— Да нет, я их специально не собираю. Просто сам постоянно влипаю в разные ситуации, а они запоминаются. Кроме того, в Центральном детском театре у нас был такой мужской клуб — Академия Травильщиков. В него входили Ефремов, Печников, Заливин, Воронов, Перов… По уставу, если ты рассказал байку, а тебе не поверили, надо доказать, что это было на самом деле. Иначе ты исключаешься. Доказывать можно было самыми идиотскими способами.
— Женщины в клуб не допускались?
— В нашей труппе числилась одна худющая и длиннющая артистка Татьяна Ивановна Слукова, всех Бабок Ёжек переиграла. Она тогда уже довольно пожилая была. Однажды в гримуборной идет очередная “травля”, как вдруг в дверях возникает Слукова и заявляет: “Я вчера видела розовую собаку!” Кто-то выразил недоверие. На что Татьяна Ивановна говорит: “Ах так? Ну, пойдемте, я вам покажу то место, на котором вчера стояла розовая собака!” Ее приняли в клуб, а того, кто засомневался, исключили из академии на две недели.
— Говорят, вы большой поклонник розыгрыша.
— Чаще, кстати, разыгрывают меня. Я очень доверчивый. Гера Мартынюк, в народе известный как полковник Знаменский, невероятно талантливо подшучивает. Вот вам одна история. На одной из репетиций пьесы “Трибунал” Гера говорит: “Угадай, что это такое?” И из-за спины показывает мне стакан с водкой, в которой плавает красный шахматный конь: “Это же “Купание красного коня” Петрова-Водкина!” У меня так остроумно не получается... В “Трибунале” сцена одна есть, где меня, деревенского старосту, немцы завербовали. Жена мне говорит: “Негодяй, вот придет советская власть, и ты свое получишь!” А я ей отвечаю: “Где твоя советская власть?!” После чего заглядываю в сундук, вроде как ее ищу. Идет спектакль, я говорю текст, и тут замечаю Мартынюка, который как-то недобро поглядывает из-за кулис. Открываю сундук и вижу сложенный плакат — “Советская власть”. Меня согнуло пополам от хохота, на лице у Геры — полная победа. Ох, да что мы?! В театре служили такие монстры, настоящие ихтиозавры по остроумию. Раневская например. Однажды Броневой хотел сделать Фаине Георгиевне комплимент и сказал: “У вас такой юмор искрометный...” Она улыбнулась: “Ну, что вы… Разве это юмор! Вот иду я по Тверской с Михоэлсом, а навстречу идет Завадский. Я говорю Михоэлсу: “Вот в этом человеке могут жить только глисты, а в вас живет Бог”. Он ей сразу, без паузы, отвечает: “Фаечка, если во мне живет Бог, значит, он туда сослан!”
— Ну, Фаине Георгиевне попасться на язык не приведи Господь, наверное, было! Она в выражениях не стеснялась.
— Да, такой махине от искусства простительно все. И актриса великая, и человек грандиозный. Я тоже однажды нарвался. Эфрос пригласил посмотреть прогон пьесы “Дальше — тишина”. Сижу в зале, и вдруг из-за кулис кричит своим басом Раневская: “Я не пойду на сцену, там кто-то в зале сидит! Дуракам полработы не показывают! Почему я должна выходить и работать, когда дураки в зале?!” Слышу, Плятт говорит: “Фая, успокойся, это никакой не дурак, это артист Эфроса, Дуров”. Раневская отвечает: “Дуров? Знаю. Да, он не дурак. Ну, черт с вами, пойдемте сыграем!”
— Правда, карьера артиста Дурова началась с исполнения на сцене задней части коня?
— Подумаешь! Быть задом Конька-Горбунка — это как дедовщина в армии. Каждый новенький через это проходил. В афише слово “зад”, конечно, не писалось. Указывалось просто: “Горбунок” — и две фамилии
. — Как вы умудряетесь сохранять такую феноменальную энергичность?
— А-а... Сейчас ты спросишь, сколько мне лет. Ну а потом обычно спрашивают, верю ли я в загробную жизнь...
