Безнадежно опаздывал на встречу к Льву Дурову и заранее заготовил покаянную речь. Но она, речь, не понадобилась. Хозяин квартиры на Фрунзенской набережной популярно объяснил, что я украл собственное время, отпущенное на интервью, а он эти полчаса провел с пользой, точнее — с книгой.
— Что читаете, Лев Константинович?
— Сборник театральных анекдотов девятнадцатого века.
— Для души?
— Скорее для дела.
— К новой роли готовитесь?
— Книжку писать собираюсь. Одну опубликовал, и издательство буквально взяло за горло, требуя продолжения. Я дал слабину, сдуру подписал договор, и теперь придется отрабатывать. Пока все складывается достаточно трудно, поэтому много читаю в надежде нащупать что-нибудь свое.
— «Грешные записки-2»?
— Ну да, теперь вроде бы принято, чтобы продолжение носило название первой части? Честно говоря, пока не задумывался, как назову. По-моему, все-таки не это главное, важнее — начинка, то, что будет под обложкой.
— Виктор Астафьев, прочитавший «Грешные записки», помнится, предупреждал: «Лев, никогда больше ничего не пиши». Не вняли совету классика?
— Внял! Если бы по-настоящему увлекся графоманией, много бумаги извел бы, а так — всего-то одна книжонка. Да и та странной получилась: не то мемуары, не то литература... Там, по сути, всего три рассказика, вокруг которых все и строится. Сейчас бьюсь над тем, как дальше закрутить сюжет.
— Когда сдавать рукопись?
— Вчера...
— Что-то не вижу у вас компьютера.
— А его нет. И не было. Я не увлекаюсь техническими новинками. Даже кнопочным телефоном сравнительно недавно обзавелся. Был дисковый. С дырочками. Мне нравилось палец вставлять и крутить, крутить...
— Так ведь мозоль натереть можно.
— Зато надежно. Всякие новомодные штучки меня отпугивают. Уж лучше по старинке. Правда, за диктофоном я признал право на существование в моем доме. По ночам наговариваю на него мысли, а днем расшифровываю.
— Кто ваш первый читатель?
— Я.
— А второй?
— Жена. Даю ей рукопись, чтобы исправила грамматические ошибки. А то стыдно редакторам отдавать.
— Беда с орфографией?
— И с синтаксисом тоже.
— Переживаете?
— Ничуть. У Льва Николаевича вообще ни одного слова понять было нельзя, Софья Андреевна переписывала каракули по 10—15 раз.
— Полагаете, Толстой с ошибками писал?
— Конечно! И Станиславский тоже, несмотря на полученное прекрасное образование. Константин Сергеевич даже слово «физкультура» писал через букву «с» в середине. Сам видел в музее записочку, мол, все должны заниматься «фискультурой». Если великие прокалывались, то мне, грешному, чего стесняться? Да и в семье, к счастью, есть кому меня поправить. Еще тире выручает. Если не знаю, как мысль сформулировать или фразу закончить, ставлю тире. Самый верный выход!
— И много у вас в книге будет тире?
— Мно-о-ого!
— Могу подсказать другой приемчик: многоточие в конце предложения. Сразу многозначительность появляется, недосказанность...
— Да? Спасибо за совет, обязательно воспользуюсь.
— А если серьезно, Лев Константинович, на кой вам сдалась эта книга? Славы не хватает? Или денег?
— Смешно, если артист пытается нажить славу литературным трудом. А деньги... На книжный гонорар даже ничего приличного не купишь.
— Хотя бы «ИЖ» можно. Оцинкованный.
— Разве что «ИЖ»...
— Мне задавать вопрос или вы уже поняли, о чем хочу спросить?
— Да уж как-нибудь догадался. О рекламе небось?
— О ней самой. С чего это вы взялись отечественного производителя прославлять? Раньше вроде бы говорили, что торговля лицом на экране — не про вашу честь.
— К рекламе у меня отношение, как у всякого нормального человека: чем назойливее что-то хвалят, тем острее настороженность, опасение, как бы дерьмо не подсунули. Раз стараются всучить, значит, не надо брать. Что я много раз отказывался сниматься — правда, но никогда не говорил, будто выше этого. Просто предлагали рекламировать то, что меня не устраивало. Например, лекарства. Это опасно. Можно подвести человека. Кто-то поверит рылу твоего лица и купит таблетки или мазь, которые окажутся во вред здоровью. Такое я расхваливать не стану. Или, допустим, хлеб. Он в рекламе не нуждается. Его и без Дурова купят. А с «ИЖем» мне себя упрекнуть не за что. Я ведь не говорю, будто эта машина лучше «Мерседеса». Рекламируй не рекламируй, всем ясно: наши автомобили хуже всяких «ауди-шмауди». Тут и сравнивать нечего. Но ведь не каждому по карману иномарки. Почему бы не подсказать людям, что и в России производят машины, которые стоят потраченных на них денег? Недавно позвонил знакомый, сказал, что соблазнился «ИЖем» и не жалеет о покупке. И из Ижевска мне передали, что автомобили стали лучше продаваться, а то одно время совсем труба была. Впрочем, допускаю, кто-то и клянет меня: «Дуров нахваливал, а оцинковка только на одном боку!»
— Так и есть?
— Не знаю. Смотреть надо, что берешь. Я ведь не являюсь гарантом качества всех автомобилей.
— А вам в рекламных целях «ИЖ» презентовали?
— Не было у нас такой договоренности. Напрасно думаете, будто мне за съемки большие деньги отвалили. Но сумму называть не стану, а то еще расстроитесь, что я из-за такого мизера согласился работать. Слышал, кому-то за рекламу много платят, но это не мой случай.
— Словом, на новую квартиру не заработали?
— На дверную ручку от квартиры... Не поверите, но я в самом деле не рассчитывал извлечь особой коммерческой выгоды. Актеры не избалованы высокими гонорарами. По-моему, сегодня мы самые низкооплачиваемые в стране, уже и учителям, и врачам платят больше.
— Но у вас ведь режиссерская ставка.
— Она еще меньше актерской. На Малой Бронной мне за все про все начисляют тысячи три в месяц. И это по семнадцатому разряду, самому высокому.
— Что за шкала?
— Да вот специально для работников культуры придумали.
— Молодой актер автоматически становится специалистом первого разряда?
— Нет, к счастью, нет! Ставки артистов начинаются, по-моему, с двенадцатого разряда. А по первому ты получишь, как говорится, от жопы уши.
— Вам приходилось доказывать, что достойны высшего разряда?
— Все произошло без усилий с моей стороны. Наверное, учли стаж работы, занятость в репертуаре. Схема-то знакомая. Таким же макаром и звания у нас дают. Помню, знакомые с удивлением расспрашивали: «Лева, как ты стал заслуженным артистом, не будучи членом КПСС?» Отвечал: «Наверное, товарищи коммунисты оценили, как я вкалывал». Впрочем, все понимали: дело в ином. В советское время хозяйство было плановое, все учитывалось и контролировалось. В ЦК партии и Министерстве культуры наверняка существовала разнарядка на народных артистов: сколько их положено иметь. Когда корифей умирал, звание народного давали кому-нибудь из заслуженных. Так и моя очередь подошла. Мне долго не хотели ничего присваивать, год жались, два... Документы с представлением лежали в столе у важного чиновника из-за моей строптивости. Директор театра передавал мне слова начальника управления: «Зашел бы как-нибудь Дуров на огонек, чаю попили бы, по душам поговорили бы». Я отвечал: «Не-а, не зайду».
— Чай не любите?
— Беседы с начальством. Все равно ведь никуда не делось, дало мне звание без всякого чая.
— Награда нашла героя?
— Герой не слишком ее искал. Как говорится, был согласен и на медаль. Правда, перед родителями было неловко. «Смотри, Лева, твои однокурсники уже все заслуженные, один ты рядовой...» А вообще, по-моему, звания специально придуманы властями, чтобы сеять рознь между нашим братом. Расскажу эпизод, свидетелем которого был. Однажды известная актриса получила народную, пришла в театр, встретила в коридоре коллегу и, не дав той рот открыть, стала кричать истерическим голосом: «И тебе дадут! И тебе!»
— Зато теперь, наверное, в вашем поколении обойденных званиями не осталось? Всем дали?
— Да, поколение серьезное. В Школе-студии МХАТ в одно время со мной учились Евгений Евстигнеев, Олег Борисов, Татьяна Доронина, Олег Басилашвили, Михаил Козаков, Олег Табаков, Игорь Кваша, Коля Губенко, Олег Анофриев, Леня Харитонов... Разве всех перечислишь? Вон у меня фотографии лежат: это — на строительстве Московского университета, это — в колхозе на картошке.
— Кто-то выделялся на общем фоне?
— Знаете, студенческие лидеры не всегда оказываются таковыми и в жизни. Сколько случаев, когда человек оканчивает институт с красным дипломом, распределяется в лучший театр, а потом пропадает в безвестности, не может найти себя. Я ведь назвал имена тех, кто успеха добился, знаменитым стал, а сколько других, подававших надежды, но канувших в Лету? На курсе было по 23 студента, а курсов — четыре... Вот и считайте. У каждого своя судьба. Таню Доронину с Басей... с Олегом Басилашвили не оставили в Москве, пришлось ехать куда-то на Волгу. И Олега Борисова не взяли во МХАТ, он отправился в Киев, в Театр Леси Украинки, потом перебрался к Товстоногову в БДТ. После уже Художественный театр жаждал заполучить Борисова, а он упирался...
— За своим выпуском следите?
— Честно говоря, вполглаза. Ритуал ведь известный: покидая школу-студию, клялись в вечной дружбе, а потом жизнь замотала — кино, театр, семья... Когда собираться, о чем говорить? Без конца вспоминать старое — глупо, жаловаться на сегодняшнюю жизнь — пошло. В последний раз встретились на юбилее МХАТа. Вдруг оказалось, многих из наших ребят уже и в живых нет. Недавно вот проводили Володю Милосердова, замечательного актера, народного артиста России. Он работал в Челябинске, возглавлял тамошнее отделение Союза театральных деятелей...
— А у Олега Табакова в новом МХАТе были?
— Не успел пока. Я и Всемирную театральную олимпиаду фактически прохлопал, ничего не видел. Некогда! У меня расписание на полгода вперед забито, до января. Это плохо.
— Почему?
— Иногда полезно останавливаться, по сторонам смотреть, задумываться над тем, куда и зачем бежишь. С другой стороны, еще хуже, если не было бы никакого расписания и гулял бы я никому не нужный. Знаете, если вам когда-нибудь встретится актер, который начнет рассказывать, как он устал от бесконечных репетиций, съемок и гастролей, не верьте ему. Он дурака валяет и кокетничает. Верьте тому, кто пожалуется на безделье.
— Так мне вам сейчас не верить?
— Почему? Да, я сказал, что моя жизнь расписана надолго вперед, но тут же поправился, добавив: лучше так, чем оказаться в простое. Я не лукавлю и прекрасно понимаю: однажды наступит момент, когда в моих услугах перестанут нуждаться. Для меня это уже не страшно. Глупо противиться тому, что неизбежно. Как выразился Саша Ширвиндт об актере, которого дирекция театра собиралась увольнять: «Разве его можно трогать? Он же одной ногой в гробу, а другой — в коммунистическом труде». Вот так и я. Терять мне нечего. Если верить статистике, и так подзадержался здесь, переплюнул среднюю продолжительность российского житья-бытья.
— Ну так ведь причина ранней мужской смертности известна: пить меньше надо.
— Да ладно вам! Гляньте, сколько вечно пьяненьких бомжей по улицам слоняются. Под каждым кустом алкаш лежит. И ничего — живой! А сколько трезвенников пали смертью храбрых? Не от пьянки люди умирают, а от жизни.
— К слову, заменить красного змия на зеленого на фамильном гербе Дуровых вы предлагали всерьез?
— Герб у нашего рода действительно красивый: два льва поддерживают золоченый щит, на котором черный орел несет красного змея. Перекрасить его в зеленый цвет я предложил, отдавая дань актерской любви к возлияниям. Шутил, конечно.
— Много слышал от коллег о знаменитом «уголке Дурова», но что-то не наблюдаю в квартире фамильных ценностей.
— У меня собраны всякие забавные вещицы типа туесков, коробов, прялок, самоваров и деревянных ложек. Все это добро хранится на даче. А ценности... Их у меня нет. Разве что кое-какая мелочь осталась. Была картина Анатолия Дурова, но я подарил ее музею в Воронеже.
— Это тот Дуров, который был клоуном и дрессировщиком?
— Да, а еще хорошим художником. Правда, рисовал странно — пальцем наносил масляные краски на стекла, установленные под углом одно к другому. В результате получалась перспектива. У нас дома висел «Грот». Очень мне эта картина нравилась.
— Зачем же отдали?
— Так ведь в Воронеже ничего не осталось. Там было много «стеклянных» картин, но во время войны их, что называется, разобрали. Стекла вынули из рам, краску смыли и застеклили окна, побитые взрывами бомб и снарядов. Так большинство картин и погибло. А куда деваться? Война...
— Неужели не жаль было отдавать семейную реликвию?
— А чего жалеть? Здесь я один картиной любовался, а теперь, может, люди ее увидят. Историю рода, который известен с 1540 года и занимает шестую часть Геральдической книги России, я знаю, и мне этого достаточно. Зачем кичиться? Мишура...
— Хотите сказать, что напрочь чужды тщеславия, Лев Константинович?
— И без меня хватает желающих назвать себя звездой. Знаете, с каким словом «звезда» хорошо рифмуется?.. Не рву от избытка скромности рубаху на груди, но задаю вопрос: чем я, актер, отличаюсь, например, от шахтера? Лишь тем, что торчу на бугре, а он горбатится в преисподней. Меня виднее. Вот и все. Он в пыли работает, и я в пыли. У него свои «прелести» в профессии, у меня — свои. Вы знаете, что я за карьеру заработал то ли двадцать три перелома, то ли двадцать семь? Уже устал считать. Даже позвоночник дважды ломал.
— Ужас!
— А то! Однажды актриса, решив пошутить, поехала на тросе, я же подумал, что она сейчас врежется в металлический портал, и бросился ее спасать. А шутница перед самым моим носом неожиданно развернулась и ударила меня ступнями в грудь. Я не успел ни сгруппироваться, ни отскочить и загремел с трехметровой высоты, шмякнувшись об угол стены... Отлетели четыре отростка на позвоночнике, пришлось лежать в корсете. Потом во время съемок вместе с лошадью скрутил сальто и заработал компрессионный перелом шейных позвонков. Могло все кончиться гораздо хуже, но ведь жив пока.
— А шрам от Мухтара остался?
— Татуировка на ноге? Вот она. Только собаку звали не Мухтар, а Байкал. В картине «Ко мне, Мухтар!» снимались три овчарки: одна использовалась для экстерьера, красоты, а две другие — служебные, чтобы след брать, нарушителей ловить. Одного из преступников я как раз и изображал... На беду, Байкал оказался очень суровой собакой, настоящим людоедом.
— В буквальном смысле?
— Куда уж буквальней... Однажды вместе с поводырем он преследовал трех убийц, которые уходили к лесу. Проводник погнался за двумя преступниками, а Байкала пустил за третьим. Когда прибежал к месту схватки, то увидел, что на земле лежит растерзанный человек: правая рука с пистолетом перекушена, разорвано горло, разворочена грудная клетка. Байкал даже хозяина не узнал, чуть было не кинулся. Зверь попробовал живую кровь...
Конечно, мне никто не рассказывал о таких «подвигах» Байкала, и я попал ему под горячую лапу. Юрий Владимирович Никулин попытался сунуться мне на выручку, но пес и на него бросился.
— Испугаться успели?
— Когда? Это же секундное дело. Овчарка огромная, сбила с ног, стала таскать по земле. Я увидел, что пес к горлу подбирается, попробовал всунуть в пасть защитную крагу. Байкал ее выплюнул и опять к горлу... Когда собаку оттянули, на мне из всей одежды трусы да валенки оставались...
— Неужели и потом, когда осознали степень опасности, страшно не стало?
— Задним числом совсем уж глупо пугаться. Да и не в моем это характере. Чего бояться?
— Мало ли...
— Если говорить глобально, настораживает общая агрессивность людей. А еще, пусть не покажется смешным, мне делается не по себе, когда, к примеру, в троллейбус входит группа молодых людей и начинает грязно ругаться, а на это никто внимания не обращает. Мат становится привычным звуковым фоном.
— Вы не молчите?
— Никогда.
— Что слышите в ответ?
— Разное...
Недавно был в Сочи на гастролях. Вышел на пляж, а он весь усыпан пустыми бутылками, банками, банановой кожурой, огрызками, окурками. Люди швыряют мусор в море и идут туда же купаться... С ума сойти! Почему надо все превращать в помойку?
Вчера шел мимо троллейбусной остановки у дома. Смотрю, стоит парень, курит. Думаю: сейчас бросит окурок на землю. Точно! Сидят взрослые пацаны, жрут чипсы из пакета. Доедают, а обертку роняют под ноги. Не выдержал, подошел и вежливо попросил убрать за собой. А у этих бугаев — глаза с поволокой, я такие у зэков видел. Смотрят в упор и не моргают. В этих глазах — пустота, от людей с прозрачным взглядом можно ждать любого, они без тормозов — ножом пырнут и не скривятся. Не пощадят ни женщину, ни ребенка, ни старика... Я спросил: «Понимаете, что от вас требуется? Поднимите пакет и положите в урну». Самый здоровый пробасил: «А больше ничего не хочешь?» Тогда я и взял его за нос.
— Это как?
— Пальцами! Чуть придавил и объяснил дружкам: «Убирайте мусор, иначе я вашему братану нос сломаю». Предупреждение подействовало... Расстались мы вполне мирно, но настроение у меня было надолго испорчено.
— Не учит вас жизнь, Лев Константинович.
— В каком смысле?
— Однажды вы на нож уже напарывались.
— Конечно.
— Почему «конечно»? Полагаете, все должны через это пройти?
— Про всех не знаю, но со мной именно так случается, когда за кого-нибудь заступаюсь. В Ялте история была: местный авторитет так перед носом «пером» щелкнул, что еще секунда — и сидел бы я на ноже.
— Что спасло?
— Меня за руку поймали. Я же хотел врезать этому блатному за то, что матом выругался при женщинах. Мой кулак остановили, и я уперся животом в нож... Авторитет сказал: «Посмотри на мое лицо, не видишь, с кем связался?» Я глянул, а там — одни шрамы. Но ничего, мы разобрались, он даже хотел извиниться перед дамами, а потом распорядился, чтобы нас до гостиницы проводили и по дороге никто не цеплял.
А однажды я все же напоролся на нож. Меня в спину ударили, когда за девочку заступился... Впрочем, о чем мы говорим? Тоже мне подвиги! Ерунда все это... Как бы потом жил, если бы смалодушничал и струсил? Считал бы себя дерьмом, а не мужиком. Нет, я на такое не согласен. Мне себя уважать хочется. По-моему, нормальное желание.

По материалам еженедельника "Собеседник"