Все началось с дурацкой шутки. Я был за кулисами. Вдруг у меня перед носом распахнулась дверь репетициного зала. Оттуда выскочил Станислав Любшин, а за ним, с веником в руках, - Олег Даль. "Ах ты, мерзавец! - кричал Олег. - Он, видите ли, не помнит. Вот я тебе всыплю, так ты сразу все вспомнишь! Негодяй!" Не раздумывая, я выхватил веник из рук Даля и завопил: "Ты чего орешь? Ишь ты, вспоминай ему! Я тебе сейчас так врежу, что ты сам все на свете забудешь! Понял, сукин сын?!"
Олег оторопел и бросился бежать, я - за ним, ругаясь и пытаясь достать его веником. Мы выбежали на большую сцену, сделали круг и влетели в другую дверь репетиционного зала, продолжая играть начатый этюд. Сидящие в зале оторопели, а потом стали хохотать. А мы все продолжали. Наконец я выдохся и швырнул веник об пол: "Еще раз повысишь голос - убью!" - и вышел. Сзади стоял хохот. Громче всех смеялся Эфрос: "Ду-ра-ки! Вот дураки!" - "Да не дураки, Анатолий Васильевич, не дураки - вот как надо играть, а мы какие-то дистрофики", - сказал Олег. Я понял, что влез не вовремя, и тихонько ретировался.
Через несколько дней ко мне в гримуборную заглянул Эфрос: "Ты здесь? На пьесу. Быстро прочитай, сам все поймешь".
Это была пьеса Э. Радзинского "Продолжение Дон Жуана". Та самая, которую только что репетировали Даль и Любшин. Что уж там случилось, не ведаю. Только они из театра ушли, и Эфрос искал замену.
В двух словах напомню сюжет. Откуда-то сверху, из какой-то ипостаси, спустился на землю Дон Жуан. Да не Дон Жуан, а Дон Жуан, он же - Овидий, он же - Парис, он же - Казанова, он же... Такой вот обобщенный великий обольститель всех времен. И явился он для того, чтобы найти своего слугу Лепорелло, который тоже "обобщенный". Находит и назначает ему по телефону свидание на пустынной ночной площади. Но Лепорелло уже не Лепорелло, а Лепо Карлович Релло. Деловой человек, фотограф из ателье, которым заведует Иван Иванович Командор. А у того - красавица жена Анна - Донна Анна. И вот встречаются Дон Жуан и Лепорелло. Лепорелло делает вид, что не узнает этого господина. Никогда не видел, не знал и знать не хочет. Но Дон Жуану необходимы воспоминания. Ему хочется вспомнить всю свою жизнь. А заодно пусть слуга вспомнит и свою. Лепорелло упорствует, он не хочет возвращаться "туда". Он освоился здесь, на земле. Ему хорошо. Он человек дела. Да, он опять подчиненный, но это другое дело. Он протестует. И тогда Дон Жуан пощечинами и затрещинами напоминает Лепорелло его место: он слуга и должен слушаться своего господина, должен безропотно повиноваться ему. И Дон Жуан добивается своего. Лепорелло сломлен. Он начинает вспоминать все любовные похождения своего хозяина. Но странно: тот помнит только тайные встречи, страстный шепот, объятия, глаза... Но не помнит, а скорее не хочет помнить, удары своей шпаги, кровь, стоны умирающего соперника, горе обманутых отцов и мужей. "Я убил? Разве? Не помню, не помню..." И Лепорелло понимает - это уже не тот Дон Жуан, не тот хозяин, перед которым он трепетал от страха. Он не боец. Он романтик и поэт. Он слаб, а значит... И Лепорелло начинает действовать. От его наглости умирает, хватаясь за сердце, ИваИван Иванович Командор, Донна Анна становится его женой, а Дон Жуан - слугой Лепорелло. Человек дела побеждает. А как же иначе: "Мы - хозяева жизни, а не эти вздыхающие хлюпики, и последнее слово за нами!
" Вот такая грустная история. Звоню Анатолию Васильевичу: "Замечательная пьеса. А кто кого играет?" - "Ну, ты - Лепорелло, Донна Анна - Яковлева, Командор - Каневский, проститутка - Коренева". - "А кто Дон Жуан?" - "Пока не знаю, думаю. Думай и ты".
Через два дня встречаемся в театре. "Левка, я придумал: Андрей Миронов. Ну как?" - "Да лучше не придумаешь, только бы согласился". - "А он уже согласился, не читая пьесу. Я, говорит, давно хотел поработать с вами".
А еще через несколько дней мне позвонил Андрей, "Лева, это я, Миронов. Очень рад, что будем играть вместе. Только Эфрос все время вызывает на репетиции: меня одного. Я спрашиваю: "Где Дуров?" - "Да его попозже вызову, он все знает". - "Ты действительно все знаешь?" - "Да ничего я не знаю, Андрей. Просто он хочет привыкнуть к тебе и чтобы ты привык к нему". И наконец мы встретились. Все. У меня было такое ощущение, что мы с Андреем работаем давным-давно.
Репетиции проходили весело, мы валяли дурака, импровизировали... Но для меня было кое-что новое. Обычно Эфрос разбирал сцену и предлагал сыграть ее хотя бы в намеке, чтобы было ясно - мы поняли разбор. И если мы играли правильно, проверяя все психологические ходы, он полушутя говорил: "Все, это до премьеры!" и больше к этой сцене не возвращался. Играем сцену. "Все правильно, ребятки, до премьеры!" - " Нет, Анатолий Васильевич, давайте еще раз, я хочу закрепить". Повторяем. "Молодцы, все правильно!" - "Нет, давайте повторим..." Андрей по-настоящему вкалывал. Иногда мы одну и ту же сцену повторяли много раз. Он работал въедливо, кропотливо, выверяя каждую мизансцену, каждую реплику. Часто репетицию мы заканчивали мокрые и выпотрошенные. "Ну, все, до завтра!" - "Анатолий Васильевич, давайте поговорим, я кое-что хочу уточнить". И так каждый день. Андрей работал умно и, фиксируя все нюансы, рождавшиеся на репетиции, многое записывал, а перед следующей репетицией заглядывал в тетрадку, перечитывал, как бы проверял партитуру роли. Работать с ним было просто радостно. Приближалась премьера. Начались прогоны. Мы уже более или менее освоились, притерлись друг к другу. Миронов на каждой репетиции что-нибудь прибавлял, начал вить свои "мироновские" кружева. По ходу пьесы я накрывал стол проголодавшемуся Дон Жуану. Я вынимал из кармана банку консервов, открывал ее и ставил перед Андреем. Он долго рассматривал содержимое, осторожно пробовал и спрашивал: "Что это?" "Мелкий частик в томате", - валяя дурака, отвечал я. "Боже, и это вы едите?!" - "Давайте я уберу!" - "Пошел вон! Я ничего подобного никогда не ел!" И на глазах у публики с аппетитом, восторгаясь и причмокивая, съедал всю банку. Незатейливая находка. Но он делал это с таким изяществом, с такими наивными глазами, что зрители всегда аплодировали.
И финал. Когда Лепорелло заставляет Дон Жуана признать себя его слугой. Повторялась сцена начала спектакля, только хозяином теперь был Лепорелло. Трагические глаза Андрея и мольба: "Не надо бить меня!" Сломленный, подавленный Дон Жуан поднимал с пола портфель и покорно шел какой-то шаркающей, старческой походкой за Лепорелло, который победоносно вел под руку теперь уже свою Донну Анну. Эту сцену Андрей играл блестяще, как истинный трагический актер. Премьера прошла прекрасно. Маленький зал, вмещавший всего 80 человек, был забит до отказа. Люди сидели в проходах, на полу. Никто не роптал, не жаловался на тесноту, а ведь помимо обладателей билетов в зале было еще человек 60. И так каждый последующий спектакль. Мы сами с трудом вырывали билеты у администрации. Однажды прибежал взволнованный директор: "Ребята, что делать? Приехала группа космонавтов, они там, у входа. Спрашивают вас. В зале - ни одного свободного места!" Мы с Андреем побежали вниз. За стеклянной дверью служебного входа толпились народные герои, для которых тогда все двери были открыты настежь. "Ребята, зал забит, не выгонять же зрителей из зала?" В дверь протиснулся только Гречко. Остальные, шутя, ушли: "Не расстраивайтесь, все нормально. Слава Богу, что у вас так. Посмотрим в следующий раз". После спектакля за кулисы пришел Гречко. Был очень мрачен. "Что, не понравился спектакль?" - "Да нет, спектакль блестящий. Только как мне домой возвращаться, жена у меня за дверью осталась..." Мы бросились звонить ему домой, извинились перед женой, пригласили на следующее представление. Она смеялась: "Надо же, жену забыл! Ну, получит, он у меня!"
Как-то на спектакле появился знаменитый американский продюсер Пап - высокий, красивый, представительный господин. Ему тоже не нашлось места. Приставили стул прямо перед нашими носами. Такого зрителя мы еще не видели. Он хохотал во все горло, аплодировал, не останавливаясь, сполз на пол, держась за живот, апеллируя к зрителям: "Видите, что происходит?" После спектакля пришел к Андрею. Обнимал его, что-то восторженно выкрикивал, вытирая слезы. И тут же заявил, что приглашает нас на гастроли по всем столицам, Европы, а затем и в Америку. Тогда мы подумали, что он говорит для красного словца, от избытка чувств. Но через несколько дней он прислал официальное приглашение. Конечно, мы обрадовались, но длилось это недолго. Заместитель министра культуры заявил, что эта антисоветчина поедет за границу только через его труп. Он остался жив, а мы, естественно, никуда не поехали.
А однажды Андрей перед спектаклем заглянул ко мне в гримуборную: "Сейчас я тебе кое-что покажу. Ведь ты не знаешь, что очаровал всех парижанок?" И положил передо мной очень красивый буклет темно зеленого цвета с золотым тиснением. И я прочитал: "Маленькая, блестящая труппа во главе с выдающимся режиссером Эфросом триумфально закончила свои гастроли в Париже и отправляется в Стокгольм, где ее ждет не меньший успех". "Что это, Андрей?" - "Что видишь. Пап был абсолютно уверен в нашем успехе и заранее напечатал буклет. Он мне звонил и кричал: "Что они делают?" По- моему, он плакал. Идиоты!" И вышел, хлопнув дверью.
Спектакль шел с неизменным успехом. Зал всегда был забит до отказа. Эфрос не пропускал ни одного спектакля. Он нервно ходил за кулисами и ждал нас: "Ну как?" Этот вопрос он задавал каждый раз, и каждый раз Андрей отвечал: "Я играл блестяще, и Левка мне не мешал. Да все хорошо, Анатолий Васильевич, не волнуйтесь, но если честно, Дуров ваш мне играть не дает, тянет одеяло на себя. Что поделаешь - наша школа!" И мы, обнявшись, шли разгримировываться, а Эфрос, довольно улыбаясь, нам вслед: "Ду-ра-ки!"
Я не знаю, сколько раз прошел спектакль, цифры ни о чем не скажут. Просто он был! Я думаю, что Дон Жуан - одна из лучших ролей Андрея Миронова. Сплав его звонкого, хрустального, полетного таланта и трагизма, о котором постоянно говорил Анатолий Васильевич Эфрос.
Да, это была одна из лучших ролей Миронова!
