Повода для беседы с народным артистом страны Львом Дуровым искать ,не надо. Он есть всегда. Десятки, ролей в театре н кино, режиссерские работы. Ему одному [сущая неистовость во всем. Открытость, даже детскость какая-то в....
-Лев Константинович, нынешний театральный сезон для вас уже (даже страшно произнести) из пятого десятка. Актерская биография, прямо скажем, не маленькая. А как настроение?
-У меня — хорошее, да и в театре, по-моему, тоже неплохое.
— Понятно. Вы имеете в виду недавний «Лес» по Островскому, поставленный вами?
— Поставить «Лес» было давней моей мечтой. Я. много лет намеревался осуществить ее, да все откладывал по. разным причинам и обстоятельствам.Вот теперь, наконец, удалось. Несмотря на то, что ставили пьесу великие режиссеры и играли замечательные артисты, мне всегда казалось, что в ней осталось много-много неразгаданного. Не мне судить, удалось ли открыть нечто новое, но во- всяком случае мы попытались. Прежде всего- в образах Несчастливцева и Счастливцева, Аксюши и Петра. Кстати, об этих молодых людях обычно говорилось как-то вскользь. А для меня они — русские Ромео и Джульетта. Правда, правда, я ничего не. : преувеличиваю. Подобно юным Монтекки и Капулетти они оказываются в водовороте самодурства старших, только вот жертвами, по счастью, не становятся. Я очень рад и тому, что исполнитель роли Несчастливцева актер .Олег Вавилов сделал новый большой шаг в моей режиссерской би¬ографии. У нас в спектакле все в основном ровесники своих персонажей, словом, такие, какими их представлял сам Островский. А вообще, когда ре¬жиссер начинает рассказывать о своём спектакле, это всегда довольно смешно. Мы, что могли, сделали. Теперь пусть говорят зрители и критика.
— А как вы относитесь к критике?
—-..По-разному. Если она честная и объективная, то может быть нелицеприятной и жесткой. Но когда о чем-нибудь или о ком-нибудь пишется фривольно, а порой и оскорбительно, то это ужасно, независимо от того, в чей адрес направлено. Случается: автор спохватывается, даже извиняется, но слово-то уже вылетело, и его, увы, не вернуть. Бейся не бейся. То же подчас бывает и с театральной критикой. Иной раз просто не понимаю — какова точка отсчета у тех, кто поднимает на щит, расхваливает то, что у меня, как у зрителя, вызывает недоумение или раздражение. Не на столько же я выжил из ума, чтобы не суметь отличить истинное от фальши и подделки. Что же касается ^оценки критикой моих профессиональных качеств,- то тут мне как-то спокойнее. Она на меня,' как на режиссера, никогда особого внимания не обращала. Ну и ладно. Не обращает и не обращает.,.!! Бог с ней.
—В таком случае вернемся к разговору о театре. Ощущается какое- нибудь движение, есть ли что-то новое?
—Безусловно. Меняется зритель. После спектаклей частенько звучат овации, как на премьерах. Вижу лица в зале. И какие! Взволнованные, радостные, сопричастные. Так что настроение по этому поводу праздничное. Есть надежда, что зрители отвлекутся, наконец, от американских фильмов, наводнивших все, отойдут от всяческой мишуры и вернутся к прямому общению, к театру, придут к актерам, что было так свойственно русской публике во все времена. Думаю, что теперь театр совершит серьёзный художественный виток.Ведь "когда появляется свобода" и "мозги отдыхают от всевозможной полемики, то появляется возможность подумать о вечном, сказать о чем-то большем, чем наша каждодневная жизнь, вообще о пребывании человека на Земле. Но вот смотрите, какой тут возникает парадокс. Когда сдерживали, мешали, запрещали — возникали неожиданные художественные всплески —- рождались прекрасные театры, пьесы, спектакли. А кончились все запреты — ставьте, что хотите, и драматурги словно бы перестали писать. Совсем нет современных пьес. Где они? Может быть, их пока обдумывают? Тем временем режиссура моментально набросилась на классику. Прежде всего русскую. Ее сейчас ставят практически в каждом театре. Необходимость разговора о ценностях непреходящих, наверное, провоцирует.
Оно и хорошо. Думаю — все к лучшему. По крайней мере классика даст возможность театру приобрести из полемического более глубокое, более при¬ближенное к искусству звучание. Вообще, по-моему, начался опреде¬ленный выход из какого-то заторможенного состояния. К нам в театр в середине того сезона пришла группа актеров во главе с режиссером Сергеем Женовачем. Это замечательно. Прилив новых сил всегда необходим, тем более молодых. А ребята все талантливые, разные и очень симпатичные. Они уже сделали свой первый у нас спектакль — «Король Лир» Шекспира. Интересная, яркая работа, внесшая особую свежую струю в нашу жизнь. Сейчас они готовятся к новой премьере. Мне от этого очень радостно — значит есть движение, обновление, нет застоя мыслей и чувств.
—А некоторое ощущение грусти вас не посетило, что не сыграли Лира? Ведь вы репетировали эту роль в театре, правда, в так и несостоявшемся спектакле Владимира Портного?
—Скажу честно — у меня даже сердце не ёкнуло. У них совершенно другой Лир, иной по трактовке спектакль. Мне было просто очень интересно. Зависти даже белой не возникло. А что Лира не сыграл — ничего страшного. Не сыграл и не сыграл. Отношусь к этому спокойно и за роли не хватаюсь, потому что все лучшее я уже сыграл в спектаклях Анатолия Васильевича Эфроса.
—Как вы считаете, в театре должны быть «звезды»?
—Ни один вид искусства, как и спорт, не может существовать без «звезд». Усредненность никогда и ни к чему хорошему не приводила. Талант Богом дается не всем одинаково. Но театру нужны и «звезды», и, как говорится, люди массовки. Преданность от каждого требуется полная, до фанатичности. Вот и ущемленных людей не будет. Гордость должна быть за то, что ты делаешь. И если, скажем, в «Гамлете» играешь роль Могильщика, то при этом не думай: ах, почему не я, а Пол Скофилд — великий исполнитель Гамлета. Играй так, чтобы великий трагик смог бы сказать: нет, у меня такой Могильщик не получится. Тогда и гордиться можно. Знаете, убежден — загубленных талантов почти не бывает. Значит, не очень и хотелось. На самом деле так. Человек же, чувствующий себя обделенным в театре, изводит всех вокруг. Наносит ущерб общему делу. Работать с ним невозможно, он как бы в антагонизме со всеми артистами, на лице постоянное недовольство. Режиссеры опасаются занимать их в спектаклях. Мне таких артистов просто жалко. Думается, ну что ж ты сам себя обкрадываешь. Мог бы замечательно играть, а с эдакой озлобленностью столько проморгал, столько не сделал. Трезво оценивать свое положение в театре совсем не лишне. И возраст тоже. Иногда смо- "треть в зеркало и понимать, что время идет, пора уступать место другим. Ведь тебе тоже кто-то уступил — добровольно или не совсем, но уступил. Это естественно. Жизнь театра довольно жесткая.
—Лев Константинович, вас тут как-то по телевидению представили как главного режиссера родного Театра на Малой Бронной. На это были основания?
—С нашим ТВ не соскучишься — вот это правда. Оснований никаких не было, а вопросов в результате той информации было множество. Сразу же начались звонки. Кто с поздравлениями, кто с естественным вопросом: не сошел ли я с ума. И правда. Я — главный режиссер! Нелепость. Все в театре отлично знают, что я много раз отказывался от подобных предложений и никогда в жизни на такую должность не пойду. Потому что руководить надо уметь — это особый талант. К тому же необходимо иметь огромную художественную про¬грамму. Ни тем, ни другим я не обладаю.
—А как складываются отношения с кино?
—Довольно странно. Вот снялся недавно в пяти фильмах, но так. их и не видел, а они далеко не дурные, и актеры хорошие играют. Однако на экраны картины не выходят. Там царствует чужой, пугающий кинематограф. Одни названия чего стоят. В принципе я против запретов, но от этого кровожадного потока импортных лент нужно зрителей защитить. Ведь он практически смыл наше кино.. А оно у нас, честно говоря, хорошее. И актеры замечательные. Правда, теперь им иной раз приходится сниматься в недостойных их таланта фильмах. Актёров нечего осуждать, поскольку известно, в каком мире сейчас живем.
Последнее время я отказывался ; от съемок из-за репетиций «Леса». Но в двух картинах сняться все-таки согласился. Обе работы чрезвычайно интересные. Небольшая, но психологически сложная роль пристава у Бориса Бланка, экранизирующего «Тьму» Леонида Андреева. Вторая —«Мастер и Маргарита», которую ставит Юрий Кара. Играю Левия Матвея. Булгаков завораживает, увлекает. Мне очень нравится, как режиссер пробивается, проникает в необычайный мир писателя. И я с любопытством следую за ним.
—Сорок лет в театре. Много было разных событий. Что чаще всего вспоминается?
—Самое главное то, что я 26 лет проработал с Анатолием Васильевичем Эфросом, с одним из выдающихся режиссеров мира. И был у него одним из самых занятых артистов. Это огромное счастье ~ и подлинная удача моей жизни. Театральных и актерских потрясений было безусловно немало — всех не перечислить. Но на нашем веку, пусть другие актеры не обижаются, считаю, что гений один — Смоктуновский, Он совершил переворот в актерской школе, в профессии. Обдуманно или нет неважно. Он не просто создатель многих прекрасных образов, а в какой-то мере актерский миссионер.' Ему нельзя подражать, за ним можно только следовать. Вообще когда вижу блистательное исполнение или спектакль, хочется работать. А если наоборот—просто руки опускаются: думаешь что же театр такой потухший, неживой.
—Чего вы боитесь больше всего?
—Равнодушия людей. Тех, кто делает вид, что ничего вокруг страшного не происходит. Боюсь за будущее стариков. Если уж мне денег хватает только-только на еду, то что же делать им? Боюсь за детей, которые сейчас могут на своем «бизнесе» заработать в день больше, чем я за месяц. Что их ждет дальше? О чем думают их родители? Пугает "собственная беспомощность перед всем этим.
—Вам не приходила мысль уехать?
— Нет. Никогда. Это трагедия для меня. Ездить люблю. Я человек лю¬бознательный, за границей почти не сплю, даже ночами брожу по городу (архитектуру, как ни странно, можно рассмотреть лишь ночью); везде хожу, подошвы до дыр стираю, через две недели — умираю, хочу домой.
—Вы счастливы?
—Думаю, что такими бывают только идиоты. Живу постоянно в сомнениях. Однажды в Болгарии видел одного немца — он хохотал и радовался ' всему. Он был счастлив. Смотреть на это было страшно.
—Что дает вам силы работать?
—Да все. И даже то, на что злюсь. И то, чему улыбаюсь. И дети, и природа, и близкие, и общение с друзьями. Лариса Шепитько спросил как- то Эфроса: «Как мне остановить, Дурова?» Он ответил: «Не вздумайте. Он умрет». Заводной я такой. Завожусь и пошел пошел. А что дает силы? Бог его знает. Любовь к жизни, наверное..
