18 Августа 2002 [11:07-12:00],
В гостях: Лев Дуров
Ведущие: Сергей Бунтман

В эфире радиостанции "Эхо Москвы" - Лев Дуров - актер.
Эфир ведет – Сергей Бунтман.

С. БУНТМАН – "Театральная площадь", а на "Театральной площади" Лев Дуров. Лев Константинович, доброе утро.
Л. ДУРОВ – Доброе утро.
С. БУНТМАН – Лев Константинович, с конца эпохи все-таки начнем. Вчера умер Плучек, 93 года, но все-таки все это не считается, возраст, это сколько угодно, хоть 250 лет, и жалко, ужасно жалко, все-таки целая эпоха.
Л. ДУРОВ – Конечно. Один из самых-самых наших режиссеров советских, российских, как хотите, называйте, но целая эпоха, связанная с ним, конечно. И Театр Сатиры им же создан.
С. БУНТМАН – Он как-то вроде бы был, но Театр Сатиры – это театр Плучека.
Л. ДУРОВ – Конечно.
С. БУНТМАН – А что для Вас было самое интересное в театре Плучека? У вас там и друзья играли и играют.
Л. ДУРОВ – Вы знаете, все-таки как настоящий режиссер, художественный руководитель собирает коллекцию. Вот во МХАТе грандиозная коллекция, как в Малом театре была грандиозная коллекция, в Вахтанговском театре. Так и Плучек собрал у себя грандиозную коллекцию. Что же говорить, если там Папанов, Андрей Миронов, правда, уже даже два этих имени говорят о многом, Аросева, с которой я сейчас продолжаю играть, будем репетировать в Школе современной пьесы новый спектакль. Так что, конечно, когда умирает лидер, тут очень серьезно, потому что, слава Богу, что Александр Ширвиндт руководит этим театром, потому что он из этого театра, он свой человек, это тоже очень важно. Все равно, когда уходит лидер, театр все равно меняется, и театр должен приобрести какое-то другое звучание. Он не может, тогда он начинает пробуксовывать, это всегда так было.
С. БУНТМАН – Но вот тяжелая была ситуация все-таки, я не знаю, как люди из нее вышли, такая тяжелая моральная ситуация была, когда вроде бы было уже нужно сменить.
Л. ДУРОВ – Но это всегда невозможно, вы знаете, это такой чудовищный момент, это также как артиста насильно отправить на пенсию. Человек должен доживать свой век в театре, так, как он хочет, когда он отдает всю жизнь театру, его нельзя. И слава Богу, Театр на Малой Бронной просто ни одному человеку не было предложено – давай-ка уходи на пенсию. С одной стороны, это тоже ситуация непростая, когда человек мало занят, это нерентабельно, но тем не менее, мы же все же живые люди, надо же считаться, время же непростое, тяжелое.
С. БУНТМАН – Любимый у Вас спектакль был в Сатире какой-нибудь?
Л. ДУРОВ – Вы знаете, я много видел. Вот сейчас, только что показали по телевидению "Женитьбу Фигаро", конечно, прекрасный спектакль, роскошно играют, и Андрей, и Васильева, Ширвиндт, все остальные, просто прекрасно играют, и замечательный, красивый спектакль. Вот вам и Плучек.
С. БУНТМАН – И такой легкий он какой-то, легкий и с другой стороны я смотрю даже сейчас, и он абсолютно вот тогда был современный.
Л. ДУРОВ – Конечно.
С. БУНТМАН – В нем была какая-то звенящая нотка, здорово было.
Л. ДУРОВ – Он не напирал на социальность, это было художественно, а когда художественно – там все, и содержание появляется, и не надо говорить: это вот про это, знаете, мы сейчас вот покажем такого-то, они там себя угадают.
С. БУНТМАН – Конечно, увидят, да.
Л. ДУРОВ – Это глупости. Вот я сколько, 27 лет проработал с Анатолием Васильевичем Эфросом, никогда на эти темы не разговаривал. Вспомните, как все тяжело принимали его спектакли.
С. БУНТМАН – И все сами себя видели, и других видели, и все понимали.
Л. ДУРОВ – А как же, конечно. "Три сестры", когда Екатерина Алексеевна закрыла.
С. БУНТМАН – Фурцеву Вы имеете в виду?
Л. ДУРОВ – Да, мы сыграли всего 33, возраст Христа, 33 спектакля, я понимал же, почему они закрыли, там же был очень красивый, он был роскошный спектакль. Но они увидели почему-то там себя – ага, это горстка интеллигенции, а мы вокруг и их давим. Хотя на эту тему даже не разговаривалось, говорили – интеллигентские посиделки в ссылке. И все было угадано, там ничего так вот в лоб социального не произносилось, не говорилось и ничего не менялось. И не ходили, правда, тогда еще не было, ни с сотовыми телефонами, ни в современных костюмах, а были очень красивые декорации Дургина, и очень красивые костюмы были Черновой, но он такой был гармоничный, очень красивый. Я там как раз Чебутыкина играл.
С. БУНТМАН – Да, в общем, никакого пережима, ничего. Сейчас как-то очень сложно стало, понимаете, никого не удивишь ни фигой в кармане, ни каким-то, и нужно дело делать.
Л. ДУРОВ – Конечно.
С. БУНТМАН – Нужно дело делать, и есть отговорка – сейчас нечего делать, нечего играть, не денег, все хорошие актеры и режиссеры уже в прошлом. Знаете, особенно это вот в кино слышно.
Л. ДУРОВ – Это неправда. Нет, время сложное, и когда меняется что-то в державе, и меняется и в театре, и театр, и кино – это все-таки отражение того, что происходит и в мире, и в стране. Никаких мы с вами тут не откроем Америк, оно так и есть. Поэтому понимаете, все жалуются, почему-то спектакли выпускаются, много очень сильных, замечательных спектаклей, существует и театр Фоменко, и прекрасно работает театр Ленком, много театров выпускает прекрасные спектакли. А все почему-то жалуются. И кино снимается.
С. БУНТМАН – А может, хорошо, что жалуются? Знаете, мне кажется, что когда все жалуются, это какое-то здоровье такое. Вот когда все молчат и говорят – у нас все хорошо, вот помните ужасные кадры, дети в лагере говорят – мы живем хорошо, здоровье наше хорошее, приезжайте еще. Это тревожно, да?
Л. ДУРОВ – Это обратная сторона уже, диаметрально противоположная. И то плохо, и это. Нет, жаловаться я тоже как-то не люблю, когда жалуются, и сам не люблю жаловаться. Да, надо реально смотреть на то, что происходит. Денег мало? Мало. Но выпускаются же спектакли с роскошными оформлениями, прекрасными костюмами, откуда-то берутся? Значит, находятся и банки, которые помогают, находятся богатые учреждения, которые по мере возможности помогают театрам, и слава Богу, что это существует. И думаю, что это всегда. Во-первых, это традиция и дореволюционная, ничего нет унизительного ни для театра, ни для актеров, когда находились люди. Савва Морозов построил за свои деньги Художественный театр, и сам расписывал.
С. БУНТМАН – В трюме сидел, все машины монтировал, заказывал и монтировал.
Л. ДУРОВ – И расписывал кисточкой сам. Так что это замечательная традиция, и ничего в этом нет такого унизительного ни для кого.
С. БУНТМАН – На Малой Бронной новый сезон, с чем в новый сезон входите? И Вы, и весь театр. Тут мне уже жалоба пришла от Елены Павловны, можно я ее зачитаю?
Л. ДУРОВ – Конечно, давайте.
С. БУНТМАН – Это не анонимка пришла. "Лев Константинович, 13 августа я посмотрела в вашем театре спектакль "Лулу". Прошу Вас передать артистам, что они неправильно произносят слово "танцовщица", делают ударение на букве "и". И это очень странно, поскольку со сцены должны правильно говорить по-русски. Кроме того, в 9-м ряду бельэтажа половины слов было не слышно за исключением Вавилова, у артистов плохая дикция". Принимаете жалобу?
Л. ДУРОВ – Принимаю. Сам ненавижу, когда артисты плохо разговаривают, знаю, что у меня такого – вот видите, я тут же начинаю хвастаться – что за мной такого греха не водится. Нет, вы знаете, это определенная школа, это всегда надо, когда ты на сцене, надо рассчитывать, что тебя должен услышать, посыл должен быть, человек на последнем ряду последнего яруса. Тогда можешь говорить шепотом. Вот Алексей Николаевич Грибов, грандиозный артист, у него такая была речь – бубубубу – но когда он играл Хлынова, и пел нашему градоначальнику, вот тогда я впервые услыхал, что на самом деле иногда дрожат люстры, и хрусталики начинают звенеть.
С. БУНТМАН – А чем это делается, как?
Л. ДУРОВ – А это посыл, это вот внутреннее ощущение. Он говорил шепотом, и его было слышно. Я знаю, что я могу говорить шепотом, нет, я ни в коем случае, нет, не сравнивайте меня с Грибовым, я говорю шепотом, я знаю, что меня услышат. И ко мне жалоб не будет. Это просто навык, это легко, это не надо ни орать, ни форсировать, это надо иметь расчет на последний ряд последнего яруса. Все, это очень просто, видите, как мы разрешили. А артистам передам жалобу.
С. БУНТМАН – Жалоба прИнята, или принЯта, я тоже запутался в ударениях.
Л. ДУРОВ – С ударениями очень сложно, потому что на радио существует вообще справочник ударений, так что в жизни мы часто неправильно делаем ударение. Тут ничего не поделаешь.
С. БУНТМАН – У нас в следующем часе передача будет еженедельная, "Говорим по-русски", вот там все и будем разбирать.
Л. ДУРОВ – Нет, я конечно тоже сленг современный не люблю – когда говорят "прикол", "клевый" - и вдруг оказывается, что слово "клевый", это давнишнее, старинное слово, "клевый жених" говорили тогда, а в Новгородской губернии "клевый" - наоборот, "ничего не умеющий". Вот интересно. А везде наоборот, "клевый" – значит, собирает, клюет, значит, "хозяин" что ли, так, наверное, можно объяснить?
С. БУНТМАН – Смотря где, смотря с кем, смотря о чем, нужно всем языком, наверное, владеть.
Л. ДУРОВ – Конечно. Хотя современный язык, он становится уже не похожим на русский. Давайте тоже отдадим и ему должное. Иногда разговаривают, и ты не понимаешь, на каком языке люди разговаривают, засоряем мы. А язык все-таки русский – очень красивый.
С. БУНТМАН – Конечно, красивый, но постепенно входят какие-то слова, очень интересно, там значения меняются, это же тоже здорово, тоже интересно.
Л. ДУРОВ – Очень спорно. Постепенно, постепенно можно, знаете, вернуться к "муууууу".
С. БУНТМАН – Да, тоже первоязык такой, будем рычать друг на друга.
Л. ДУРОВ – Такая опасность.
С. БУНТМАН – Помните, фильм был "Миллион лет до нашей эры"?
Л. ДУРОВ – А как же.
С. БУНТМАН – "Все, что творится на сцене театра – это не культура, культура умирает, на сцене либо дешевка с голыми ногами, либо намеки на социум. Это все неинтересно. Интересней человек со своей духовностью, своими метаниями", - считает Марина. Наверное, права, кроме того, что культура умирает. Человек всегда интересней всего, да?
Л. ДУРОВ – Вы знаете, да, тут с Мариной тоже можно и во многом согласиться, и во многом можно поспорить. Культура не умирает. Да, то, что происходит, я понимаю, о чем говорит Марина, мне тоже многое не нравится. И когда я вступаю с кем-то в спор, я говорю, и никто меня не убедит, что тот или иной автор современный гораздо лучше, художественней и честнее Толстого, Чехова, Тургенева. Ну, никто меня не убедит. А постепенно мы девальвируем, это на самом деле так, тут Марина права. Происходит некая девальвация. И кажется, что чем-то нужно зрителя удивлять. И да, во многом духовность подменяется чем-то другим. Тут я согласен, и я веду постоянные по этому поводу споры. Но, к сожалению, часто я оказываюсь и не прав. Вот что-то мне не нравится, какой-то мне спектакль не нравится, а он имеет ошеломляющий успех у зрителей. Я тому свидетель. Как тут быть, я не знаю. Марина, сначала вот Вы в зале, когда сидите в зале, вот от вам, от марин, и многое зависит. Если вы не будете принимать то, что вам кажется бескультурным или девальвирующим культуру, вот тогда будет все вставать на место. Все зависит от зрителя. А зритель часто принимает то, что принимать не стоит.
С. БУНТМАН – А иногда принимают все. Вот интересно, какое-то такое ощущение, что в театре, наверное, все-таки надо и бурно реагировать, у меня такое ощущение.
Л. ДУРОВ – Конечно.
С. БУНТМАН – Если нравится, хлопай на здоровье. Но это не обязательно, и хлопать необязательно, можно встать и уйти.
Л. ДУРОВ – Вы знаете, говорят – театр учит. Ничего подобного. Театр – дело эмоциональное, люди приходят туда доплакать и досмеяться, то, что они не успевают в жизненной суете. Или сопережить чью-то судьбу. Вот почему смешно, да, эти сериалы, "Богатые тоже плачут", смехотворно, никакого там искусства нет, и все это чушь полная, никакого отношения к нам не имеют. Почему бабушки сидели, не отрываясь смотрели и плакали.
С. БУНТМАН – Интересно.
Л. ДУРОВ – Нет, потому что они как сопереживали какую-то другую жизнь, какую-то красивую, богатую, которую они никогда не имели и не будут иметь. Они сопереживают этим людям. И их чувства нельзя не уважать. Я смотрю – мне-то смешно, но я же не могу им сказать: "Что вы смотрите? Это полная чухня!" Не имею права, я должен уважать их эмоции. Так что вы правы, в театр должны приходить люди. Вот вчера мы играли "Лиса и виноград", такой бурный был прием. И многие реплики принимались просто на бурные аплодисменты. Басни, которые Эзоп читает, я Эзопа играю, принимались на аплодисменты, тут уж я не вру, потому что был битком зал, полный аншлаг. И был такой невероятный в конце прием, не отпускали очень долго, с огромными букетами ушли со сцены. Был праздник такой. А утром шла моя картина, не моя, а в которой я участвовал, "Луной был полон сад", там все ревели. Хорошо? Хорошо. Вчера заставил и друзей своих, которые звонили, сказали – я просто рыдал, и человек говорил очень серьезный, который, Геннадий Федосов, дипломат, и 7 лет был советником по культуре в США нашего посла, человек, знающий все – и живопись, и музыку. Звонит, говорит: "Я рыдал не знаю как". Приятно? Приятно мне было, конечно.
С. БУНТМАН – Кстати, мне даже присылали, вот я вчера работал, мне говорили – вот, вы говорите о каком-то другом кино, "Луной был полон сад" смотрел, было здорово. Вот мне прислали здесь на пейджер также, как люди сейчас присылают, 974-22-22. А вот такая вещь, Алексей спрашивает из Зеленограда: "Лев Константинович, а как же Ваши съемки в рекламе? Это что, подработка, или Вам это нравится? И нравится ли это зрителям, как Вы думаете?" Имеется в виду ролик с автомобилем.
Л. ДУРОВ – Вы знаете, это ко мне просто обратились – как бы помочь отечественной промышленности. Там видно, у них не очень хорошо было, но я не сказал ни одного слова лжи. Я не сказал, что ИЖ, я ведь тоже, когда беру текст, я его внимательно читаю и понимаю, что я говорю, я не сказал, что ИЖ лучше "Мерседеса", что он лучше "Фольксвагена", а я сказал, что он оцинкованный (он оцинкованный), что у него задний привод (у него задний привод), что у него салон просторный (у него сало просторный), у него багажник вместительный. Я даже помню сейчас, что я говорил. Я не сказал ни одного слова лжи. Я сказал правду.
С. БУНТМАН – То есть Вы не сказали, что он будет бегать 50 000 без ремонта и т.д.?
Л. ДУРОВ – Ничего не сказал. А потом это часть нашей профессии. Если мы участвуем в рекламе, если реклама остроумная и замечательная, а почему нет? Ах ты Боже ж ты мой. Что тут страшного? А некоторые рекламы просто остроумны.
С. БУНТМАН – Да нет, реклама очень хорошая. Тут только действительно – если вы не говорите, что он лучше всего на свете и пробегает, и еще вас переживет и ваших внуков, вот это другое дело.
Л. ДУРОВ – А говорят, что у них после этой рекламы очень сильно повысилась покупаемость. Вот и все. Значит, я помог промышленности отечественной, отвлек от иномарок немножко.
С. БУНТМАН – Здесь я не знаю. Лев Константинович, вот то, что багажник вместительный, это правильно, и так далее, вот то, что стали покупать – люди знают, на что идут, во всяком случае, Вы их не обманули.
Л. ДУРОВ – Нет, и жалоб не было, никто не позвонил, и не сказал: "Дуров, что же нас обманул? Не оцинкованный, не вместительный". Не было таких звонков.
С. БУНТМАН – Ну да, а по другим параметрам, я думаю, что они на ИжМашАвто и будут обращаться как раз, а не к Вам.
Л. ДУРОВ – Наверное. Разделим мы нашу вину с заводом.
С. БУНТМАН – Вы уж все не берите на себя. Я просто вспомнил фильм, который недавно выходил, фильм забавный такой, американский, "Кейт и Лео", когда вдруг перемещается из 19 века человек, он чудесно снимается в рекламе, потому что у него манеры хорошие, такой из филадельфийского общества. И маргарин он рекламирует, рекламировал, пять дублей снял, потом пробует и говорит: "Все, я не буду этого делать, это же сапожная вакса". Он встает и уходит. Нет, ну если не наврать, то можно, запросто.
Л. ДУРОВ – А что тут?
С. БУНТМАН – Лев Константинович, мы с Вами продолжим через пять минут. Тут очень много вопросов о театре и не только о нем.
НОВОСТИ
С. БУНТМАН – Мы продолжаем наш разговор со Львом Дуровым на "Театральной площади". "Театральная площадь" – это ваша программа, слушатели, ради Бога, вы присылайте свои и вопросы, и повороты тем. Темы у нас сегодня как таковой нет, я сразу предупреждаю, когда наши слушатели спрашивают, что у нас основная тема, потому что в самом начале сезона мы решили со Львом Константиновичем встретиться. Это как сочинение на тему в школе, "Как провели лето", и с чем входим в учебный год. Как провели лето, Лев Константинович?
Л. ДУРОВ – Вы знаете, впервые за много-много лет я отдыхал.
С. БУНТМАН – Да неужели?
Л. ДУРОВ – Честное слово, я был в круизе, меня пригласили. Я никогда не был в Греции и не был в Италии, и вот попал. И в Греции, и в Италии побывал, и в Париже встретился со своим другом Левой Круглым, который сейчас там живет.
С. БУНТМАН – Как он там сейчас?
Л. ДУРОВ – Да ничего, пенсионер, к сожалению, я уж его упрекнул, говорю: "Не уехал бы, сейчас бы и снимался, и играл бы". Актер он замечательный. Там же все сложно, это кажется, что где-то рай, нет. Я из каждой поездки уже на пятый день начинаю ныть, домой, домой, хватит. Это вот в круизе был. А потом меня пригласили в Бургундию как де Тревиля, представляете?
С. БУНТМАН – Да?
Л. ДУРОВ – Да, 10 дней мы с замечательной компанией ездили по Шато и дегустировали бургундские вина. Я впервые побывал в таких подвалах, вот я Вас сейчас спрошу. Шато – это знаете, что такое, это замок, имение, это все связано с виноградом, там виноделие. Так вот как Вы думаете, продолжительность подвалов одного шато?
С. БУНТМАН – Разные бывают, отвечу я уклончиво.
Л. ДУРОВ – Скажите приблизительно.
С. БУНТМАН – Метров 300.
Л. ДУРОВ – Да, 28 км, 2 млн. 700 тыс. бутылок хранения, вы можете себе представить? Это в одном шато. Это 12-го века этот замок, вот эти подвалы невероятные совершенно.
С. БУНТМАН – С ума сойти.
Л. ДУРОВ – Так что я там получил удовольствие, как де Тревиль я походил. И были потом в Шампани несколько дней.
С. БУНТМАН – Тоже на дегустации, я так думаю.
Л. ДУРОВ – Да. Но в Гасконию не доехал, пришлось вернуться в Москву.
С. БУНТМАН – Это в следующий раз.
Л. ДУРОВ – Начало сезона было.
С. БУНТМАН – Да, там вина посуше.
Л. ДУРОВ – Так что видите, я был избалован вот в этом году.
С. БУНТМАН – Да, хорошо.
Л. ДУРОВ – Так что меня пригласили, и я был в интересных странах, интересных местах, получил огромное удовольствие от всего этого.
С. БУНТМАН – Да, здорово. Сейчас-то Европу Центральную заливает.
Л. ДУРОВ – Это ужасно.
С. БУНТМАН – Кошмар просто.
Л. ДУРОВ – Смотреть невозможно. Я представляю, что сейчас в Дрездене, с его музеями, с его хранилищами, с театрами. Беда какая-то.
С. БУНТМАН – Прага.
Л. ДУРОВ – Вообще не говоря уже о том, что люди бедствуют и остаются без крова, без пищи, ужасно, конечно. Но, видно, природа взбунтовалась, вы знаете, это же везде такое.
С. БУНТМАН – А у нас на юге было, у нас сейчас горят, помните, как 30 лет назад, в 72 году, помните, какой кошмар был тогда?
Л. ДУРОВ – Что-то природа намекает нам на что-то.
С. БУНТМАН – Не хочет она чего-то.
Л. ДУРОВ – Она сердится за то, что мы с ней вытворяем, мне кажется, она взбунтовалась и говорит: "Ребята, не только взять. Не ждем милости от природы, все-таки ждите, а насильно со мной тоже обращаться так вот нельзя". У меня вот такое ощущение, что-то происходит.
С. БУНТМАН – Может быть, время так, в ковчег и на Арарат?
Л. ДУРОВ – Да ладно, не будем уж пугать друг друга.
С. БУНТМАН – Не будем, я думаю, что все-таки как-нибудь выправится.
Л. ДУРОВ – Конечно.
С. БУНТМАН – Хорошо, вернулись вот из замечательного круиза, и сейчас начинаете снова работать. Пока тут у нас передача не началась, Вы как-то уже руководили процессом, я так чувствовал, на расстоянии. Как ни зайду – по телефону даете указания. Сейчас Вы в Школе современной пьесы.
Л. ДУРОВ –Я на Малой Бронной, в своем родном театре.
С. БУНТМАН – Да, и на Бронной. Кроме "Фигередо", что у Вас сейчас?
Л. ДУРОВ – "Жиды города Питера", это братья Стругацкие.
С. БУНТМАН – Это да, это уже устоявшиеся.
Л. ДУРОВ – Давние, да. И потом "Метеор", это последнее, Дюрренмата.
С. БУНТМАН – Да, вот расскажите.
Л. ДУРОВ – Это Житинкин специально для меня поставил к моему юбилею. Слава Богу, что я его уже проскочил, этот юбилей. Это очень хлопотное дело, чудовищно, его надо проскакивать быстро и с юмором. Вот он поставил "Метеор" Дюрренмата. Я его совершенно случайно увидел, на экземпляре было написано, какой-то 62-й год, право первой постановки принадлежит Театру на Малой Бронной. Это, оказывается, тогда еще Гончаров собирался ставить. А потом он, наверное, передумал и поставил "Визит дамы" для Тениной и Сухаревской. А вот эту пьесу неожиданно Андрей Житинкин откуда-то выкопал и поставил для меня. Мы открыли сезон именно "Метеором", несмотря на жуткую жару, был полный зал. И мы сыграли, спектакль прошел очень хорошо. Мне спектакль этот нравится, я его люблю играть, тем более такая пьеса странная, парадоксальная, о человеке, который хочет умереть и никак не может, потому что он понял, что свою жизнь он прожил бездарно, несмотря на то, что он лауреат Нобелевской премии, что литература в один прекрасный момент ему изменила. И он стал размениваться. И вот тогда он понял, что смерть – это единственное для него спасение. А природа сопротивляется, говорит: "Нет, живи и живи". А метеор - потому что, я думаю, пролетая, он умудряется еще обжечь окружающих. Мы, к сожалению, в жизни даже подсознательно это делаем и даже не замечаем, как мы наносим удары и своим близким, и вообще людям. И как мы не замечаем этого. А вот это надо замечать и понимать, что каждому человеку свойственно то же самое, что и тебе. Нужно быть очень осторожным, чутким, а мы очень часто этого не делаем.
С. БУНТМАН – Да. Но пьеса, конечно, тогда вряд ли могла быть поставлена.
Л. ДУРОВ – Да нет, вы знаете, Гончаров имел большой авторитет.
С. БУНТМАН – Да, я понимаю, но там слишком вот такое. Конечно, мы с Вами в начале передачи говорили про намеки, не намеки, это сами больше пугаются, про зеркало. Но там бы испугались здорово, потому что у нас такой писатель просто жил.
Л. ДУРОВ – Да, конечно.
С. БУНТМАН – И мы все знаем, как его звали, не будем говорить, и это уж прямое, это уж самый главный писатель страны, и это было бы уж слишком прямо. Но, наверное, все-таки сейчас лучше, потому что можно выявить как раз то, что Вы сказали. Это гораздо важнее, чем намек. А, вот ставите ему папиросу с мундштуком, заставить ходить и говорить с говорком, это было бы неинтересно. А вот то, что Вы сказали, вот это интересно.
Л. ДУРОВ – Это вообще как всегда ерунда, когда какими-то внешними делами хотят что-то подчеркнуть, это ерунда.
С. БУНТМАН – Вот Слава спрашивает: "Скажите пожалуйста, что можно посмотреть в 12 лет в вашем театре?" Вот интересно, помните, раньше на билетах писали, что на вечерние спектакли не пускают ребят.
Л. ДУРОВ – В 12 лет можно посмотреть и "Метеора", можно посмотреть и "Лиса и виноград", вот я бы посоветовал в 12 лет посмотреть "Лиса и виноград" Эзопа.
С. БУНТМАН – Пьеса изумительная.
Л. ДУРОВ – Да. И она очень мудрая, очень глубокая, и тоже ведь тема-то грандиозная, тема свободы, она тоже не так просто проходила в свое время, эта пьеса.
С. БУНТМАН – А помните, был фильм-спектакль старый, БДТ еще дотовстоноговский?
Л. ДУРОВ – Да. Вот время уходит, вы знаете, он был легендарный. Я помню, что он меня потряс. А вот сейчас я его посмотрел, он недавно шел по телевидению, он такой выспренний.
С. БУНТМАН – Приподнятый такой.
Л. ДУРОВ – Да, но это время. Тогда я был просто ошеломлен им, там все роскошно играли. И Полицеймака, там и Шарко, и Луспекаев, там замечательно играли.
С. БУНТМАН – Да, очень хорошо. Еще очень много вопросов. Значит, "Метеор" у вас будет.
Л. ДУРОВ – Да, а в 12 лет в нашем театре можно многое смотреть. Вот то, что я назвал, можно посмотреть.
С. БУНТМАН – А интересно вообще, чего нельзя смотреть в 12 лет? Мне кажется, что уже все почти.
Л. ДУРОВ – Это вообще тема сложная и тема громадная. Она меня, честно говоря, очень волнует, потому что мы часто не задумываемся над тем, что мы делаем. Нет, цензура – это ужасно, запреты, это мы знаем, система запретов ни к чему не приводила. Но есть такое чувство, которое называется "ответственность". Вот когда каналы телевизионные заполняются жестокостью и насилием, я как бы говорю банальные вещи, которые повторяются чуть ли ни каждый день, мы забываем, ведь смотрят это дети. Теперь уже дети лезут в компьютеры, и смотрят все, что угодно. Как же нам надо быть осторожными, взрослым. Фон жестокости и фон мата, он же становится нормой. Опять же, это жуткая девальвация культуры, это мы уже опускаемся куда-то вниз. Вот как это люди, которые ответственны за это, вот как они должны быть внимательны и чутки. У них же у всех есть дети, у них же у всех есть внуки. Разве не важнее Достоевский, Пушкин, а вот не эта вот жестокость? Посмотрите, вот каналы включаешь, везде – мозги на стенку, бум, удары в челюсть. Становится нормой, становится фоном, неправильно это.
С. БУНТМАН – Становится фоном, Вы сказали, да?
Л. ДУРОВ – Да, конечно. Раньше были жития Ленина Владимира Ильича. В школу входишь – между цветочков и натюрмортов и пейзажей висят жития Ленина. То маразм, тоже глупость. Но жестокость тоже не должна быть фоном для ребенка. Понимаете, если ребенок еще из колясочки, еще грудной, видит серые дома, ничего в его душе родиться не может. Если он видит роскошную архитектуру, вот уже, можно сказать, зародыша, в душе родится что-то красивое. И уже какой-то совершенно другой у него будет взгляд. Так мы должны понимать, что должны наши дети и что должны наши внуки видеть и слышать. Или "Я помню чудное мгновенье", или "Пошел ты на...", вот понимаете? Колоссальная разница. А мы часто вот это.
С. БУНТМАН – Самое главное, потому что во все времена существовало и "Я помню", и "Пошел ты".
Л. ДУРОВ – Пропорция.
С. БУНТМАН – Самое главное, где это должно быть.
Л. ДУРОВ – Конечно.
С. БУНТМАН – Когда "Ты пошел", а когда "Я помню".
Л. ДУРОВ – Да я тоже слова эти говорю, но я же говорю в своей среде, когда я понимаю, что я никого этим не оскорблю, и все равно воспримут меня, хотя тоже это, наверное, неправильно, что воспримут меня с юмором хотя бы. А мы же должны понимать, что это прилюдно не должно быть, это не должно быть системой.
С. БУНТМАН – Вы "фоном" очень правильно сказали, фоном, когда, предположим, происходит убийство, вот вы смерть играете на сцене, между прочим, я сейчас подумал и вспомнил это мольеровское всегдашнее – это не опасно прикидываться мертвым, помните?
Л. ДУРОВ – Конечно.
С. БУНТМАН – Это серьезная вещь-то. Вот вы смерть играете, есть очень много сцен и тяжелых, и неприятных. Но вот когда, извините, мозги на стенку – фон, и уже не вызывает ни у кого, как малиновое варенье.
Л. ДУРОВ – Конечно, мы привыкаем к этому.
С. БУНТМАН – Вот ничего, когда привычно. А это все у нас – это и в политике у нас фон такой. Вот идет и идет война в Чечне, вот идут и идут фильмы.
Л. ДУРОВ – Ну отрубленные руки, ну танки переехали 20 тел.
С. БУНТМАН – Ну стрельнули, там 2 девочки погибли, ну что теперь.
Л. ДУРОВ – Да, погибли, ну изнасиловали кого-то, ну и что, ребята?
С. БУНТМАН – Да, фон.
Л. ДУРОВ – Страшно.
С. БУНТМАН – Вот фон – это то слово, за которое я цепляюсь, зацепился и все правильно.
Л. ДУРОВ – Но фон-то должен быть другим. Он, наверное, должен быть безоблачным.
С. БУНТМАН – Мы это из вопроса Славы, что можно посмотреть в 12 лет в театре. Я думаю, что в театре все хорошее можно смотреть. Странные были запреты на вечерние спектакли. Я вот знаете, с ужасом думал, если бы люди, которые рассказывали мне о легендарных спектаклях, да и Вам бы рассказывали, если бы их не пустили лет в 10 на какой-нибудь спектакль, как мне рассказывали о спектакле с Михаилом Чеховым "Ревизор", когда был бенефис Москвина, если бы мальчик, который мне рассказывал пожилым человеком, не пошел в 9 лет туда, то я бы никогда не узнал в 21 году.
Л. ДУРОВ – Но в том-то и дело.
С. БУНТМАН – Да. Вот спрашивают, "видели ли Вы "Лису и виноград" Топоркова и Белокурова в Художественном театре?" Нина Алексеевна спрашивает.
Л. ДУРОВ – Нина Алексеевна, видел. Уж мы честно разговариваем, мне не нравился этот спектакль, по-моему, он был очень быстро снят. По крайней мере, историю этого спектакля я помню так. Он мне не нравился, он какой-то был безликий. У меня такое ощущение осталось, может быть, я ошибаюсь.
С. БУНТМАН – Это какие-то не самые веселые времена Художественного театра, мне кажется.
Л. ДУРОВ – Да, тогда у меня впечатление какое-то было стертое. Может быть, я не так помню. Еще есть вопросы или нет?
С. БУНТМАН – Вопросов-то полно, "Вы очаровательный, талантливый, неравнодушный человек. Дай Вам Бог за Ваш труд достойных компенсаций типа круиза". Людмила, замечательно.
Л. ДУРОВ – Спасибо.
С. БУНТМАН – Хорошо пожелать – да будут труды вознаграждены круизами. Это чудесно. Что Вы сами будете ставить? Будете что-нибудь ставить в ближайшее время?
Л. ДУРОВ – Обязательно. Понимаете, мне уже на Малой Бронной, уже и директор все время меня спрашивает, и актеры меня спрашивают. Очень трудно. Я перечитал массу пьес, массу. И вот вы знаете, это как жениться, надо влюбиться. Вот я читаю, когда-то ты режиссер, ты невольно, читая, начинаешь ставить. Ты сразу видишь картинку. Ты представляешь своих артистов. Ты уже ставишь спектакль. Вот я читаю, а он у меня не ставится. И я пьесу откладываю. Я читаю – не ставится, и не могу. Наткнусь я, успею я еще что-то сделать, обязательно. Вот лежат несколько пьес, которые я перекладываю как колоду карт, перетасовываю, перечитываю. Но ведь надо еще с учетом труппы, с учетом лиц своих актеров, это не так просто, это же должно быть сочетание. Это должно вот слиться. Мне часто говорили – "Занавески", первая пьеса Миши Варфоломеева о деревне. Я моментально ухватился, многие меня упрекали, зачем про деревню, что ты, какая-то жесткая пьеса, это на один день. Она 10 лет шла в театре с огромным успехом. "Жиды города Питера", это даже внутри театре мне говорили – Лева, на один сезон, ай-яй-яй, в 91 году во время путча я ее начал репетировать.
С. БУНТМАН – 11 лет, да.
Л. ДУРОВ – Вот, к сожалению, до сих пор пьеса актуальная. И до сих пор идет спектакль с успехом, что тут поделать. А все думали, что это на один сезон. Вот видите, как получается. Так вот и я жду, когда мне попадется пьеса, которую я бы знал внутренне, что она не на один сезон.
С. БУНТМАН – Да, ну и влюбиться так вот, с расчетом, в общем-то, на брак, а не на романтику.
Л. ДУРОВ – Конечно.
С. БУНТМАН – А вот все-таки, понятно, что в кого влюбишься, в того и влюбишься, а вот так прикидки есть, что это должно быть – брюнетка, блондинка, пьеса какая? Вот примерно чего Вам сейчас хочется? Про что или как?
Л. ДУРОВ – Мне бы хотелось очень хорошей, очень смешной комедии, дураковалятельной. Конечно, не бессмысленной. За лишенное смысла я ни за что не возьмусь и не буду этим заниматься. Но чтобы это было безумно смешно. Мне кажется, что сейчас вот это необходимо. Но нет. Вот я читаю, читаю – нет, не улыбается мне что-то.
С. БУНТМАН – А как Вам кажется, сейчас может кто-то написать комедию? Просто понимаете, чего мне не хватает и в кино тоже, наряду с тем, что куча всяких фильмов про пиф-паф и про ого-го, и про мозги на стенке, ведь масса во всем мире снимается чрезвычайно добрых, не всегда великих, нормальных фильмов. Человек рассказывает просто историю, там встречает парень девушку и т.д. Или для детей фильмов.
Л. ДУРОВ – Вы знаете, тут еще очень непросто. И, так сказать, сам институт режиссуры идет вперед. И он должен меняться. И вот сейчас поставить просто банально, дурацким словом назовем, вот банально – нет, публика не пойдет. Необходим все равно какой-то художественный взгляд, и художественный взгляд на классику, на все. Обязательно, он необходим, тут ничего не поделаешь. Вот акунинская "Чайка", продолжение "Чайки".
С. БУНТМАН – Да, в Театре современной пьесы.
Л. ДУРОВ – Да, идет и идет с огромным успехом. Для меня там очень много в спектакле спорного, вот лично для меня. Я там сам играю Сорина, много спорного. Кончается спектакль с оглушительным успехом каждый раз. Вот только что играли.
С. БУНТМАН – У меня был вопрос про Дурова там – это Вы сами придумали, ставили там?
Л. ДУРОВ – Да, конечно. Это я сымпровизировал. Это ничего пошлого нет, правда же? Тем более, что публика принимает как такую шутку замечательную, каждый раз бывают аплодисменты. Я думаю, что я не нарушаю художественную целостность спектакля этой своей репликой.
С. БУНТМАН – Да нет, мне кажется, что Вы продолжаете. Акунин сам бы, если бы он писал на актера, он бы это и дописал.
Л. ДУРОВ – Акунин очень остроумный и талантливый человек, конечно, я думаю, у него нет претензий ко мне. Я же там играл Дорна, а потом, когда из жизни ушел Михаил Андреевич Глузский, вот я оказался самый старший в труппе, и стали играть Сорина, а Сорин – самая невыразительная роль. Но что поделаешь, часто приходится на себя наступать ради интересов театра. Конечно, это важнее.
С. БУНТМАН – "Дорогой Лев Константинович, видела Вас в спектакле "Идиот", потрясена Вашим исполнением, считаю Вас величайшим актером. Желаю Вам счастья. Жанна Зорина".
Л. ДУРОВ – Спасибо, Жанна. Достоевский, да, писатель мой и любимый, и сложный. Ведь тоже, ведь он не буквально реалистический. Он же вздернутый. Мы же таким языком не разговариваем. Кто-нибудь произносит такие в жизни монологи, как произносит Алеша или Митя Карамазовы, мы же таким языком не говорим. Язык невероятный. А вы знаете, между прочим, что у Достоевского жутко, с нашей точки зрения, страшно безграмотная речь? Я вот произносил монолог в "Брате Алеша", это была моя лучшая роль, Снегирев.
С. БУНТМАН – Какой спектакль был дивный.
Л. ДУРОВ – Замечательный, да. И вы только послушайте, Достоевский, да – "Папа, я вырасту, я брошусь на него, я повалю его, я замахнусь на него своей саблею, саблей выбью из его рук его саблю, и скажу – мог бы убить тебя, но прощаю тебе. Вот тебе". Вы видите – сплошные повторы.
С. БУНТМАН – Так здорово, на самом деле.
Л. ДУРОВ – Попробуйте выбросить хоть одно слово – все.
С. БУНТМАН – Нельзя.
Л. ДУРОВ – Поэзия. Ничего не сделаешь. Убери одно слово – и все, вся структура моментально рухнет. А смотрите из его "вот тебе, тебе, вот тебе", а ничего не поделаешь, Достоевский – стихи. Да, в "Идиоте" была роль, Иволгин, генерал, мне было не так трудно репетировать и играть, потому что я у Анатолия Васильевича Эфроса сыграл штабс-капитана Снегирева, я знал, что такое, эта парадоксальность Достоевского, когда надо играть подлинно.
С. БУНТМАН – Это уже Ваша была, да, Вы уже там, в нем?
Л. ДУРОВ – Я знал, как это делать, как это играется. Да, там доходил до некоторых таких вещей, когда я мог кому-то сказать – на вот мой пиджак, поди попробуй, как я. Но это я шучу, конечно. Хотя даже в книжке Анатолий Васильевич говорил, что он стоял за кулисами всегда и ждал, когда я выйду со сцены похорон Илюшечки. Так что Иволгин – это был уже как бы отголосок тех спектаклей, когда я играл у Анатолия Васильевича, это было нетрудно, хотя там надо было дойти до трагических определенных вещей.
С. БУНТМАН – Конечно. Сергей Геннадьевич задает вопрос: "Уважаемый Лев Константинович! Скажите, как быть тем зрителям, которых очень сильно напрягает особая эстетика Житинкина?" Дайте совет зрителям.
Л. ДУРОВ – Вы знаете, мне кажется, что многое и преувеличивается. Да, наверное, его эстетика в чем-то спорна, наверное, мы в данном случае, и я тоже, немножко Аркадину себе начинаем напоминать в этих спорах. Как – это принимается или не принимается – вот тот же "Метеор" и тот же, предположим, "Калигула". В "Калигуле", наверное, мне бы места и не нашлось как актеру.
С. БУНТМАН – Ну напряжение, не самое худшее напряжение.
Л. ДУРОВ – Да. А потом я даже не ощущаю какой-то такой сверхъестественного там напряжения.
С. БУНТМАН – Нет, ну он напрягает, кому-то не нравится.
Л. ДУРОВ – "Лулу" ставилась и раньше, да, непростое произведение.
С. БУНТМАН – Уж да уж, да.
Л. ДУРОВ – Есть же выбор. Как говорится, не хотите – не смотрите, что тут поделаешь?
С. БУНТМАН – Хотите – смотрите. Лев Константинович, спасибо, что Вы к нам забежали сегодня.
Л. ДУРОВ – Ради Бога, я же у вас не первый раз, мне всегда у вас приятно, всегда замечательно ведете эти передачи, мне кажется, что они, не с моей стороны, а с вашей, всегда слушателю очень интересны.
С. БУНТМАН – Да вот слушатели это доказали. Спасибо. Здесь очень много Вам и приветствий, и вопросов, большую часть которых я Вам передал и задал. Спасибо большое.
Л. ДУРОВ – Спасибо, до следующего раза.
С. БУНТМАН – Хорошо. Лев Дуров на "Театральной площади" был у нас. Всего хорошего, спасибо.