На главную


"..НЕ НА РАВНЫХ ИГРАЮТ С ВОЛКАМИ...."

Быков-Хрущёв, Дуров-МикоянВ конце 1952-го, к началу 1953-го стрелки часов на Кремлёвских курантах замерли на без пяти минут двенадцать. Эти пять минут не давались Сталину. Иссякло ли его воображение, брала ли верх старость или в недрах аппарата заработал инстинкт самосохранения, побуждающий к «контригре» (доступной, конечно же, лишь тому особому аппарату внутри аппарата, который был сверхсобственностью хозяина и потому обладал экстерриториальностью существования)? Я склонен слышать в финале шаги Немезиды. Впрочем, к счастью для всех на Земле, Сталин не дожил до «своей», опередившей Запад водородной бомбы.

Хрущеву предстояло заново привести в движение Кремлевские куранты. Признаем: ноша была непосильная. Он взял на себя малую великую часть ее: отодвинул стрелки назад. А дальше началась та аритмия времени, которая наполняет все десятилетие его действительного и — одновременно — мнимого полновластия. Действительное, кажется, не требует доказательств. Мнимое обнаружилось финалом, но не фигура красноречия — зачислить самого Хрущева в авторы развязки. Если всякая попытка сделать своей программой «анти-Сталина» при помощи его же наследства (бесконтрольности «идеальной» власти) должна была вернуть вспять либо загнать в тупик Хрущева, а вместе с ним и нашу страну стран — имеем ли мы право, держась фактов, настаивать на том, что не только начальный, но и общий результат хрущевского времени внес перемену в самое Время?..

Оглядываясь на 50-е и 60-е, на то, что из них выросло, на то, на чем они оборвались, как будто бы нетрудно и ответить. Но это только — как будто бы, ответ еще ждет развернутого мыслью вопроса, накладывая запрет на недоправду там, где вместе с несбывшимися надеждами обманутые, замученные люди. Да " вопрос не один, а ответов заведомо больше. И не попеняешь, что Образ, как и раньше, опережает Понятие, и набросками вопросов, поставленных Эрнстом Неизвестным,— памятник на Новодевичьем кладбище, где отливающая позолотой голова Никиты — освобождающего, Никиты — властвующего, Никиты — топчущего им начатое, Никиты — карибского и Никиты — новочеркасского, стоит на бело-черных, разделенно-единых подставках-остриях, стоит, открывая тот пестрый ряд, который завершает могила Александра Твардовского.

Чьим именем справедливо назвать ту оконченную, но не завершенную эпоху -Никиты Хрущева или Александра Твардовского? Именем первого ослушника сталинской системы, не сумевшего совладать со Сталиным в самом себе, или именем человека, которому первый дал возможность превозмочь Сталина изнутри: ту возможность, которая родила раскрепощающее слово — дверь из смерти s жизнь?.'

Из статьи М. Гефтера «Судьба Хрущёва. От анти-Сталина к не-Сталину -непройденный путь», 1971, 1988

Признаться, я готовил себя к тому, что фильм Игоря Гостева будет хуже увиденного. Эта настороженность имела в виду не автора (прежние его работы мне незнакомы), а некоторые общие свойства исторических поделок, которых с каждым днем все больше. Слово «история» к ним применимо весьма условно. И произвол в обращении с фактами (при стилизации под документ) даже не самое дурное из этих свойств. Пожалуй, всего сквернее равнодушие, скрывающееся под изобличительным рвением. Вроде они, эти кино- и телеподелки, своей массой доканывают тоталитарные фетиши, привычно укладывавшиеся в выдрессированное годами, поколениями зрительское ожидание. Так нет же, гони беса в дверь, а он просочится и сквозь форточную щель...

«Серые волки» с бесом названным дружбу как будто не водят, симпатию к главной персоне, Никите Хрущеву, постановщик не скрывает, как не таит и презрения к заговорщикам, выбросившим на задворки вчера еще всесильного хозяина Кремля. Для Гостева, как и для Ролана Быкова, Хрущев — это прежде всего человек. Капризный до самодурства, упоенный своим превосходством над любым, кто рядом и далече, легко переходящий от эйфории цели без края к беспомощности перед умело скрывающими (и умело раскрывающими!) свой замысел сподвижниками-предателями, ни дать ни взять король Лир, переброшенный через века. Но что-то мешает такому восприятию. Шекспирового ли в Гостеве недочет или чего-то, притом самого существенного, недобирает до Лира этот предуходный человек?

В знаменитой трагедии мы застаем героя в момент, когда круто оборвалась его прежняя жизнь. Можно лишь догадываться, каков он был на троне. Вряд ли его правление отличалось внутренним покоем и миролюбием.

Самый отказ его от власти не больше, чем причуда, скрывающая тайное вожделение — неограниченного распорядительства душами и судьбами, но лишенного атрибутов «обычного» принуждения. Покорство по доброй воле, почитание из энтузиастических чувств — вот идеал! Но там, где тонко, там и рвется. За неблагодарными дочерьми выглядывает неблагодарный мир — мир распределенных ролей и реакций, которые следовало бы назвать своекорыстными, добавив, однако, что этот вообще распространенный эгоизм есть средство выживания человека при данных обстоятельствах. Правда, там, где люди — не сплошь «вертикаль», восходящая к верховному существу, там, в «горизонтальной» повседневности есть место и соседскому дружелюбию,и не попадающей в летописи сердечности. Лир убеждается в этом, но далеко не сразу. Ему предстоит сначала пройти чистилище, расположенное э собственной душе. Прозрение не получишь из чужих рук. Дорога к просто Человеку, величиной в ойкумену, ведет через одиночество, меняющее лик и слово, непременно и слово. Настигающая немота открывает шлюзы внутренней речи, если еще не до конца иссяк этот источник безумия и мудрости.

В первых кадрах гостевского фильма Хрущев неприметно движется из центра той особенной жизни во власти, где все доступно, все дозволено, поелику освящено иллюзорным смыслом, не требующим согласия от тех, кто за пределами этой жизни, движется куда-то на окраину ее, в свой персональный «заповедник». Еще не знает, что он конченый человек и в этом качестве уязвимый для тех, с кем он по ритуалу праздничает и бражничает, кого еще в силах сдвинуть с места на место, но не далее того. «Усатого» не повторишь. А что вместо? Уравновешивать мышей крысами и этим одним держаться? Но ради чего, во имя кого? Важнее важного именно это — во имя кого?

Нам, зрителям, безразлично, водятся ли в реальном Завидове волки. Волки — символ. Волки — стая. Отделившийся от стаи уподобляется на миг человеку. «Осечка или пожалел?» — бросает молодцеватый, удачливый (наповал и того волка) Леонид Брежнев — не выстрелившему Никите. Не столько даже иронизирует, сколько привычно подыгрывает. Ведь оба из одной стаи, только разных пометов... «У меня руки по локоть в крови»,— что имеет в виду гостевский Хрущев? То время, когда был под Хозяином, и не последним?.. А теперь? Вычерком Берии, возвратом оставшихся в живых из сталинских лагерей смерти искупил свой 1937-й? Или такое преследует до предсмертного хрипа?

В рассуждении об этом приходится выходить за пределы нормативной морали. Покаявшемуся грешнику легче стать святым, чем удержаться в политике. Тут своя схима. Уинстон Черчилль пожертвовал жителями Ковентри, чтобы уберечь тайну дешифрованного немецкого кода. Франклину Рузвельту вменяют в вину Перл-Харбор, во всяком случае он готов был рискнуть многим, чтобы вырвать у изоляционистских Штатов согласие пожертвовать жизнями для спасения от фашизма христианской цивилизации.

Отечественный анти-Сталин, вероятно, не далеко ушел бы от освободительного первого шага, не поставь он шлагбаума нетерпеливым «детям XX съезда». Но амплуа Единственного скоро лишило его и глазомера в делах, и внутренних сдержек в обращении с людьми. Скрыться ли от горького признания: место убийства в подвалах и застенках заняло убийство на улицах и площадях? От 56-го до 62-го — Тбилиси, Будапешт, Новочеркасск (да разве они только?) — в день недавний и сегодняшний... Признательность одних, проклятия из других уст — уравновесить ли?.. Вечный вопрос. Свобода и злодейство — совместны ли хоть на миг?

Историк вгрызается в открывшиеся архивы, стремясь преодолеть чересполосицу фактов и натыкаясь на неподатливость целого. Искусство не стесняется быть односторонним, смешивая документ с откровениями страсти. Не итог ли в зачине гостевского фильма — растерянная реплика сиятельного охотника: «Да не поймешь, мать честная»? Отчего не допустить, что первый сигнал конца Никита Хрущев ощутил не в далекой карибской схватке сверхдержав, а в глазах шедшего на смерть сородича-зверя?

Нюансы «умнее» прямого текста. Ролан Быков, и Хрущев, и люди, спасенные им, и его новые жертвы — все в одном лице. Артист не повторяет героя, а открывает ему возможность заново пережить свой финал, посетивши до того нас и наше время. Он наделяет его сомнением, пагубным для наследника Сталина, и дает ему шанс очеловечиться слабостью. Не неверный друг Микоян, а это он, Ролан Быков, изнутри подталкивает стареющего на глазах Никиту к уходу без крови.

По Гостеву — «Заговор». По Быкову — «Вызволение». Две эстетики сшибаются в движении фильма.

Я отдаю предпочтение второй. Так что же — заговора не было? Судя по всему, он был. Если не заговор, то сговор. По хрущевскому же канону. Совсем не блеск с моральной стороны. Напротив. Но не без резона. Сценарист и режиссер резон такой начисто вычеркнули, поддавшись соблазну соединения высокого искусства Ролана Быкова с довольно банальным, хотя и облагороженным вестерном. Оно-то, конечно, в ленте художественной нет запрета на вымышленные убийства. Но в данном случае — к чему они? Чтобы доказать — порядочность и верность долгу рвались вызволить Хрущева? Чтобы засвидетельствовать — народ не безмолвствовал? Нет, господа хорошие, в большинстве своем (для чего и слово — народ) безмолвствовал. Референдумом, правда, не докажешь это, рейтинга на стол не выложишь. Не дожили еще. Спросим: дожили ли бы при Хрущеве, отправлявшемся на Пицундский мыс размышлять о новой конституции? Сомнительно. «Есть два мнения, одно мое, другое — глупое». Изречение правдоподобно. В «паре» с социализмом, который странствующий лидер обнаружил в Щвеции, особенно выразительно... Склероз брал свое? Оно бы так, но ведь и склеротики смешивают здравое с нелепицей не по единому расписанию. Человеку, взросшему на коммунистической эгалитарности и на народовластии, с непременностью предусматривающем Лагерь (притом в двойном родственном смысле: отгороженная часть света и место, где выравнивают смертью),— такому человеку отпущена была возможность начать без шанса продолжить.

Не невежество мешало, не оно само по себе. И не боязнь шагнуть в неведомое, человек он был «рисковый», азартный. Совсем вроде наоборот — масштаб гнал в пустоту. Из запасника памяти он вытаскивал обрывки истлевших чертежей, которым мозговая обслуга придавала на госдачах видимость новаций. Страна же отзывалась на них анекдотом, а затем и кострами, на которых рабочие, задетые в кровном — достатке и достоинстве, — жгли портреты Хрущева. Еще бы шаг, другой и... Террор ли снова стучался в дверь или урок, преподанный Джоном Кеннеди, привел бы в действие еще не истраченное Никитой Хрущевым человеколюбие? Предсказывать трудно. Дом и Мир были тогда бесконечно далеки от того, чтобы вложиться друг в друга большим, чем императив ядерного «сосуществования». А «отдельно взятый» Дом, казалось, навсегда обречен был жить указкою и сопротивляться исподтишка. Мудрено ли, что застрявший в анти-Сталине становился опасен и людям, и себе? Поскольку им, постольку и себе!

А заговорщики? Они были вовсе не на одно лицо. Правда, время почти стерло различия, и поделом. Одни быстро исчезали по законам «коллективного руководства», другие удерживались в качестве жалких статистов в театре Брежнева и легко врастали в режим аппаратного цветения. Власть превращалась в предмет купли и продажи, что, однако, не мешало до поры до времени трансформации державы Сталина и Хрущева в ракетно-ядерного монстра, державшего под своим прицелом оба полушария Земли. Не слишком ли легкая расправа с наследниками старого Никиты изображать их мелкими гангстерами, не способными на большее, чем персональные прослушки и мокрые дела?

Король Лир в предсмертном одиночестве прозрел Иисусово человечество. Хрущев не выдюжил такой участи. Этот путь в веке XX вообще не лежит через власть. Нигде, ни у кого. Мы — не исключение, а скорее подтверждение заново творимого «правила». Не оттого ли роль Лира выпала сначала на долю домашних инакомыслящих? Но жизнь свидетельствует, что в сегодняшнем мире России она никому в отдельности уже не по плечу. А если вместе? Минуя смерть? Покоряя убийство?

 ...На татуированном кровью снегу

Наша роспись: мы больше не волки.

М. Гефтер
 

Самые популярные материалы на сайте:


На главную

Поиск по сайту
Подписка на новости >>
Предисловие
Приветствие Льва Дурова
От администрации сайта
Новости
Анонсы на текущий месяц
Форум
Интересные ссылки
И это все о нем
Биография
Льву Дурову - 80!!!
Фотоальбом
Интервью в прессе, на ТВ
Статьи в прессе
Друзья
Школа-студия МХАТ. Ученики.
Театр
О театре на Малой Бронной
Роли
Постановки
Рецензии
Текущий репертуар
Где купить билеты
Кино, ТВ, радио
Фильмография
Роли в кино и на ТВ
Телеспектакли
Голос Дурова
Рецензии
Актёрские байки. Книги.
Байки Дурова
Книги Л.К.Дурова