Официальный сайт Льва Дурова > Интервью в прессе, на ТВ > НА РАДИО "МАЯК"

НА РАДИО "МАЯК"

- Мой собеседник - Народный артист СССР и временно исполняющий обязанности главного режиссера Театра на Малой Бронной Лев Дуров. Скажите, как вы оцениваете время Житинкина? Все-таки у вас были сыграны какие-то роли, есть спектакли, которые он поставил до того, как ушел из Театра на Малой Бронной. Что будет с ними? Я все время вспоминаю, как после ухода Женовача пришлось снять некоторые спектакли.

ДУРОВ: Я еще с первого спектакля с ним достаточно откровенно и серьезно говорил на коллегии. Я говорил, что мучения художника я понимаю, а когда начинается подсматривание в замочную скважину, я не понимаю. Я не знаю, чей-то ли это злой умысел или нет. В арифметике есть два знака: "плюс" и "минус". А я еще придумал "вверх" и "вниз". Мы сейчас двигаемся вниз. Я вчера специально смотрел телевизор - сплошная пародия, уже нет ничего. Это значит, что мы как бы опускаемся вниз. Все дискуссии по поводу русского языка, по поводу культуры, они все идут вниз, и это поощряется. Зрители постепенно привыкают к тому, что надо бежать на жареное. Но это же страшно! Я не хочу, чтобы нация опускалась, чтобы уходила вниз. Я не хочу, чтобы исчез Чехов, чтобы исчезли Тургенев и Толстой. Что мы оставим? Я могу процитировать Пушкина при любой аудитории в любой момент, но я не сделаю этого. Я не хочу никого обидеть, но даже с глазу на глаз с вами, Григорий, останусь и не процитирую. Я не ханжа, я тоже иногда употребляю некультурные слова, но в определенном месте, в определенном контексте. Но когда тот же Житинкин заявляет по телевидению, что лучше, чтобы подростки слышали мат со сцены, а не в подворотне, мне становится нехорошо. Или знаете, почему пьесы Чехова наполнены любовью, потому что он туберкулезник и был суперсексуален. Спросите это у любого врача. Мне плохо становится, услышав такое ,я принципиально с этим не согласен. Я играл пьесы Чехова, они наполнены любовью совсем не поэтому, а потому, что это Чехов и потому, что человек действительно страшно болезненно относился ко всему пошлому и мерзкому в жизни и страшно переживал. Поэтому, может быть, он и заболел, а не из-за чего-нибудь другого. В связи с этим и у меня было постоянное внутреннее сопротивление тому, что делал Андрей. Я всегда долго молчу, никогда не начинаю, я молчу, молчу, тихонечко говорю. Хотя говорил по поводу многих его спектаклей.

- Он даже бенефис сделал в ваш юбилей.

ДУРОВ: Да, за что я ему признателен.

- Хотя, мне кажется, недопоставил.

ДУРОВ: Конечно. Это был совсем не его любимый спектакль, я могу откровенно это сказать. Наспех это было сделано.

- Было такое ощущение.

ДУРОВ: Конечно, правильное у вас ощущение. Только вчера я его играл, и у меня такое же ощущение.

- И что будет с этими спектаклями? Тем более, что труппа рассталась с ним, будучи недовольна именно какими-то эстетическими, этическими и другими пунктами из его работы в театре.

ДУРОВ: Никто не собирается так резко брать и снимать его спектакли, они будут идти. Если актеры, которые в них заняты, будут ответственно к этому делу относиться, то никаких попыток уничтожения спектаклей никто предпринимать не будет. Что-то уйдет само по себе. Я думаю, что уйдет "Калигула", потому что с художественной точки зрения спектакль мне категорически не нравится. Я очень уважительно отношусь к вашему мнению, с большим пиететом и не знаю, как к "Анне Карениной" вы относитесь...

- Вы знаете, я не пошел, честно вам скажу, потому что я уже посмотрел его предыдущие работы в Театре на Малой Бронной и знал, как это будет. Было неинтересно тратить на это время. Извините.

ДУРОВ: Мне показалось, что это такая голая схема и тоже пародия на предыдущие спектакли "Анна Каренина". Вот так мне показалось, и я откровенно это сказал. Я всегда откровенен, потому что, когда и в мой адрес говорят откровенно, я выслушиваю это. Могу обидеться, но, тем не менее, буду очень внимательно к этому относиться, прислушиваться и постараюсь сообразить, а может быть, на самом деле тут я неправ.

- Главный режиссер должен не только приглашать режиссеров молодого, среднего или старшего поколения, но и ставить сам спектакли. Вы что-то сейчас будете делать?

ДУРОВ: Вот с репетиции к вам приехал, прогонял четвертый акт. Я ставлю "Дети Ванюшина". Мне кажется, что, во-первых, это потрясающая пьеса, во-вторых, она очень актуальна, потому что это касается каждого человека: уходящее время, цепляние за него. И я такой же: мне жалко уходящего моего времени. Я слишком ответственный человек, чтобы взять пистолет и застрелиться из-за того, что оно уходит, но трагическое настроение часто меня посещает. Я думаю, что-то уходит, а в наше время было что-то мощное и прекрасное и в театре, и в кино, и вообще в искусстве. Оно вот уплывает, что-то идет на смену. И происходит некая, по-моему, девальвация. Я шутя говорю, что МХАТ, Малый театр, те корифеи, были "аристократами", мы - "разночинцы", а на смену нам идет ПТУ. Это очень опасно, и мне хочется притормозить это, чтобы все-таки что-то протянулось, хотя понятно, что притормозить нельзя, это прогресс, движение вперед. Хотя, как говорил Лев Николаевич Толстой о прогрессе: "Как можно усовершенствовать ужас? Он станет еще ужаснее". Вот мы пытаемся все вместе, сообща, это делать - совершенствовать ужас. Мне этого не хочется. И вот "Дети Ванюшина"... Знаете, "отцы и дети" - банальные слова, но это существует всегда, от этого никуда не деться. В каждой семье обязательно эти проблемы существуют, когда уходят из семьи дети, когда нам кажется, что вы отдали все, а дети говорят: "А нам этого ничего не нужно уже". Мой внук Ваня, (он крупный, большой), обнимая меня и бабушку, говорит: "Ах, вы мои мальки!". Мы уже для него мальки! И он прав. Хорошо, что мы очень добрые, и он это делает любя. А некоторые говорят: "Да идите вы! Вы уже мальки", - и перечеркивают все то, что за нашими спинами было, хотя это невозможно. Спросите сейчас в Театральном училище на первом курсе о гениальном Эфросе. Кто-нибудь вам подробно что-нибудь скажет? Нет. Так, что-то понаслышке, чуть-чуть. Я вас уверяю, это так. Жалко? Жалко. Девальвируется? Девальвируется. Не хочется этой девальвации? Не хочется. Поэтому я и взялся за "Детей Ванюшина". Вы скажете: "А ты уверен, Лева, что будет какой-то невероятный успех?". Нет, не уверен. Но, что я сделаю какое-то полезное, красивое, щемящее душу дело и что спектакль этот будет о чем-то, он будет со смыслом, с тем, который заденет каждого сидящего в зале, я уверен.

- Но это ведь большая пьеса. Вы предполагаете ее сократить в угоду времени, поскольку сегодня считается, что лучше, чтобы спектакль шел без антракта полтора часа?

ДУРОВ: Пока не начал репетировать, карандашом не притрагивался вообще. Но прогнал первый акт, оказалось, час. Следовательно, второй акт тоже будет длиться час. Это нормальное время. Может, теперь стали быстрее играть, быстрее говорить. "Ромео и Джульетту" раньше играли за два часа, каким образом, я до сих пор не знаю. Это у Шекспира в прологе хор говорит: "Помилостивей к слабостям пера - грехи поэта выправит игра". Он очень надеялся на актеров. Так же и я очень надеюсь на своих актеров.

- Но ведь все-таки Театр на Малой Бронной, как любой академический, драматический, старый, настоящий театр, - это театр элит, и представить, что придет какой-нибудь молодой режиссер... Вы внутренне согласитесь, что, он может стать главным режиссером или даже художественным руководителем театра? Неужели вы сами готовы подчиниться чьей-либо воле, какого-то молодого человека, который придет со стороны, и вот этой великой истории этого театра он все равно будет несоразмерен? Готовы ли вы заставить других артистов, на которых вы влияете, для которых вы авторитет, чтобы они тоже подчинились этому новому человеку?

ДУРОВ: Я поддерживал каждого нового режиссера. Если человек талантливый, если его чаяния, мысли и художественность будут совпадать с труппой, с удовольствием все отдам. В этом отношении у меня совершенно нет никакой ревности, никакого сопротивления в душе, поверьте мне, я с вами откровенен. Были уроки. Когда-то был кризис: я год ничего не играл. Пришел Туманишвили, замечательный грузинский режиссер, и стал ставить "Что тот солдат, что этот", и совершенно в другой манере. У нас никак ничего не складывалось. Однажды мы поехали на гастроли. Гуляем с Эфросом где-то в лесу, он говорит: "Что там у тебя с Туманишвили происходит?". Я говорю: "Я ничего не понимаю. Он говорит: "Ловите бабочек". Я спрашиваю: "Зачем?". А он говорит: "Надо". Но я должен понимать, ради чего я это делаю". Эфрос говорит: "Вот привыкли вариться в собственном соку. Вот лови бабочек, раз говорит, и лови". После отпуска возвращаемся, я встречаю на улице Туманишвили, почему-то мы бросились друг другу в объятия, прослезились. После этого пошли такие замечательные репетиции, и вышел очень хороший спектакль. Так что, когда что-то новое и настоящее, это всегда принимается и всегда находит отклик в труппе. Когда что-то противоестественное - сопротивление, и ничего с этим не поделаешь.

- Сегодня, когда новые люди возглавляют театры, часто возникает вопрос, что делать с теми актерами, которые не заняты. Вот, Олег Павлович Табаков, говорят, придумал какую-то замечательную экономическую модель, по которой актеры в конце этого сезона получат возможность получить свою зарплату, но не работать, уйти на заслуженный отдых, по-моему, за несколько сезонов им выплатят сразу. Ведь, наверняка, в вашем театре кто-то завидует вам; естественно, вы - знаменитость с советских времен еще, всесоюзная популярность.

ДУРОВ: Да я не ощущаю этой зависти на себе, честное слово. Я со всеми в замечательных отношениях.

- Но все-таки у вас есть возможность работать, вас все время приглашают в антрепризные постановки, приглашают в другие театры. У многих такой возможности, конечно же, нет. Что с ними делать?

ДУРОВ: Да ничего. Они работают нормально. Мы договорились, никого не отправили на пенсию, потому что на одну пенсию прожить просто невозможно. Это, значит, просто обречь человека на положение бомжа. У нас не играют очень немногие, в общем-то, все заняты. Я честно вам скажу, сейчас ни одной приглашенной звезды у меня в спектакле "Дети Ванюшина" нет, и все репетируют замечательно. Я надеюсь, что все покажут, что мы состоятельны, что мы можем совершенно спокойно играть без приглашенной звезды, чтобы на нее все побежали.

- Вы сейчас преподаете в школе-студии МХАТ?

ДУРОВ: Нет. Я выпустил курс. Ребятами я очень доволен, двое играют во МХАТе, трое - в моем Театре на Малой Бронной, некоторые - на Таганке, и все очень хорошо работают, все заняты. Но больше не преподаю. Так получилось, я даже сам не понял, почему, я не выясняю никаких отношений. Но возникло какое-то охлаждение между мной и кафедрой. Даже не знаю, какое, никаких конфликтов не было, но я понял, что не надо. Я выпустил курс и тихо ушел.

- Хороший был курс, по-моему.

ДУРОВ: Хороший. Хотите, даже похвастаюсь: мне кажется, что я был хорошим педагогом.

- Сегодня много разных школ, которые, я не сомневаюсь в этом, будут рады принять вас как своего педагога. Ведь есть же еще и внутреннее желание. Хочется дальше учить для своего театра, чтобы была какая-то смена, люди, наученные вашим символом веры?

ДУРОВ: Сейчас уже не смогу. У меня нет столько времени и нет столько сил, чтобы я взялся и организовал студию, школу. Это надо делать достаточно молодым.

- Мне хочется вам задать один вопрос, который связан с выступлением Генриетты Яновской на режиссерской конференции, когда она вдруг поднялась и стала говорить о том, как вы здесь так спокойно сидите, если в Москве работает убийца Эфроса. Тогда мы разговаривали с одной коллегой, она удивилась и сказала, что в Москве человек пятьдесят, как минимум, можно назвать убийцами Эфроса. Но речь шла о директоре Театра на Малой Бронной. Поскольку ваше имя время от времени возникает в связи с Эфросом, каково ваше отношение к этому выступлению и вообще к истории с Анатолием Эфросом?

ДУРОВ: Я подоплеку любого выступления знаю. Конечно, какой там убийца! Все это не так. Да, Коган - очень мощный директор, он профессионал, юрист. Идеальный ли он руководитель? Конечно, нет. У каждого руководителя есть масса недостатков, он делает иногда опрометчивые шаги, иногда ему кажется, что он и художественный руководитель, может быть, даже подсознательно, в чем он неправ, конечно. Но что он когда-то кого-то там уничтожал - это, поверьте мне, неправда, это все не так. Тогда можно назвать МХАТ убийцей Станиславского, потому что он ушел к себе домой, и они к нему ходили группой.

- И доля истины в этом есть.

ДУРОВ: Я даже не знаю, есть ли, потому что правды никогда не найти, у каждого своя правда. В театральном деле это все очень сложно, все построено на самолюбиях, на большой зависимости. Но то, что это выступление Яновской ничем неоправданно, и она не имела права так говорить, это да. Хотя я тоже могу понять, почему она это сказала. Не хочу этого говорить просто, не хочу вступать в эту идиотскую, глупую полемику. И сама Яновская прекрасно знает, что за сложнейший организм театр. Что на Таганке произошло!? Кого там обвинять? Да никого нельзя обвинять, так случилось исторически. Кого вы будете обвинять? Любимова, который создал этот театр? Конечно, нет. Губенко, которому показалось, что он заступился за актеров? Тоже нельзя. Хотя мои гражданские взгляды ничуть не совпадают со взглядами Николая Губенко, но, тем не менее, если разбирать театральный конфликт, я не могу вот так опрометчиво кого-то обвинять, - это очень опасно. Выкрикивать лозунги легко, очень трудно их осуществлять. Самое противное, что это проходит безнаказанно. Если бы люди понимали, что за подобные слова нужно отвечать, вряд ли бы они это говорили. Швыдкой сказал про театральных критиков: "Теперь критика - это реклама или расправа". На самом деле так: ударить по щеке и убежать в кусты.

- Юрий Лужков издал постановление о том, чтобы как можно чаще выступать против рекламы курения, и в связи с этим запретить курение на сцене театральной без большой необходимости. Как вы к этому относитесь? И действительно ли в театрах стали меньше курить в спектаклях во время действия?

ДУРОВ: Я даже не знаю. Когда по телевидению актер начинает закуривать, у меня такое ощущение, что он не знает, что делать, он спасается, хватаясь за сигарету. Я к этому совершенно спокойно отношусь. У меня в спектаклях, по-моему, никто не курит. Запретить трудно. Ну, если у Чехова или у Шекспира написано "Закуривает", тут уж Юрий Михайлович не сможет запретить. Хотя за какую-то определенную чистоту бороться следует, и, наверное, у Юрия Михайловича, как у серьезного хозяина, тоже были какие-то серьезные по этому поводу намерения. Да и без дела никто не будет этим заниматься, зачем это нужно, тем более, что занятие плевое.

- Спасибо вам большое, что пришли и ответили на все вопросы. Спасибо, Лев Константинович.

Григорий Заславский