В театре «Школа современной пьесы» всегда проблемы с огнестрельным оружием. Оно либо не стреляет, либо стреляет два раза, либо убивает не тех, кого надо, и тем самым сюжет развивается по ложному следу. Мой любимый спектакль, в котором была моя первая работа (я тогда была студенткой второго курса), – «Миссис Лев», вариации на тему последнего дня жизни Толстого в семье. Толстого играл Лев Дуров, Валентина Талызина – Софью Андреевну, а ее врага Черткова играл Владимир Качан. Я играла любовницу Толстого дворовую девку Таньку, из-за которой разгневанная Софья Андреевна разыгрывает некую «интермедию». Сначала она просит Толстого выстрелить в нее, но он отказывается. Затем пистолет должен дать две осечки – в момент выстрела слуги Ермила и после выстрела самой Софьи Андреевны, целившейся в Черткова. Вслед за этим она направляет оружие на себя. И только тут должен был прозвучать выстрел, и сюжет раскручивается. И вот идет спектакль. «Стреляй, Левочка, стреляй!» «Не могу». Затем по приказу Софьи Андреевны целится Ермил – первая осечка. Графиня хватает пистолет, наводит его на Черткова и с криком «Вот кого я хотела убить!» нажимает на курок. И вместо ожидавшейся осечки раздается выстрел. Владимир Качан пошатнулся и сказал: «Ну и что теперь?» Валентина Талызина не растерялась и сделала вид, что упала в обморок. И все долго выкручивались из этой ситуации, убеждая себя и зрителей, что это был пугач, что все было разыграно. Еле вырулили к сюжету.

Второй случай произошел в «Чайке». Я играю Заречную, Виктор Шамиров играет Треплева. В финале Треплев произносит свою последнюю реплику, затем идет, заряжает ружье и стреляется. Но выстрел, как показалось Виктору, был невнятным, невнушительным, каким-то вялым, хотя спектакль шел в Малом зале, зрители находились в полутора метрах от нас. Шамиров покачнулся, подумал, что что-то не так, выстрелил еще раз и упал, и все это на глазах у изумленной публики. После чего Лев Дуров – Дорн идет, накрывает Треплева, возвращается и произносит свою реплику: «Дело в том, что Константин Гаврилович застрелился». На что рядом стоявший Владимир Качан – Тригорин, сказал: «Два раза». На что Георгий Мартиросьян – Шамраев добавил: «Контрольный выстрел».

Был прогон чеховской «Чайки» на зрителях. Роль Дорна на выпуске должен был играть Альберт Филозов, но когда начался спектакль, он почувствовал себя настолько плохо, что его отправили домой. А в этот день в театре, в первом ряду, сидел Лев Константинович Дуров, второй исполнитель этой роли. Дуров не готовился к выпуску и даже не учил текст, просто пришел смотреть спектакль. Мы уже играем, я произношу слова: «А в пьесе, по-моему, непременно должна быть любовь», после которых должны выйти Полина Андреевна и Дорн. Но никто не выходит. Мы в шоке. Пауза. Надо прерывать спектакль! И вдруг режиссер Иосиф Райхельгауз подходит к Дурову и говорит: «Лев Константинович, вы можете взять в руки книгу, выйти на сцену и сыграть спектакль? Скажете нет, значит нет… А Лена (то есть я) если что – подскажет». Дуров, не переодеваясь, безропотно вышел на сцену, ему дали в руки не книгу, а листы с ролью, но они выглядят так же, как книжка, и спектакль худо-бедно продолжался. Но когда началась общая сцена, в какой-то момент Дуров замолк. Я не могу подсказать, потому что не понимаю, эта пауза намеренная или вынужденная. И вдруг я вижу на лбу Дурова испарину. Тут уже не до роли, я подхожу и спрашиваю: «В чем дело?» Он поднимает голову и говорит: «Лена, здесь одни нечетные страницы». И я понимаю, что из-за состояния стресса актер не может повернуть голову направо, а видит только левую страницу. К счастью, шок прошел, Дуров доиграл спектакль с текстом в руках. Не знаю, что бы я сделала в подобной ситуации, но тогда подвиг этого человека меня просто покорил.