ВЫДАЮЩИЙСЯ режиссер второй половины XX века Анатолий Эфрос называл его в числе своих любимых актеров. Он играл Тибальда в «Ромео и Джульетте», Чебутыкина в «Трех сестрах», Яго в «Отелло», Жевакина в «Женитьбе» и Ноздрева в «Дороге» по Гоголю, Снегирева в «Брате Алеше» В. Розова по Ф.М. Достоевскому…
Как великолепен он был в роли Сганареля в «Дон Жуане» Мольера! Слуга распутного дворянина (с ним в ансамбле играл Дон Жуана Николай Волков), Сганарель вроде бы протестовал против безнравственности своего хозяина, порой был непозволительно дерзок, а порой — откровенно трусоват, но он каждой клеткой чувствовал, насколько крупная личность его господин и поэтому был ему беззаветно предан. Я перебираю в памяти роли, сыгранные этим актером, — и на душе становится тепло: ведь он подарил мне и еще тысячам таких, как я, счастливые мгновения в театральном зале, которые запомнились на всю жизнь.
Народный артист СССР Лев Константинович Дуров начал свою творческую деятельность в 1954 году, когда после окончания Школы-студии МХАТ начал работать в Центральном детском театре, где в то время работал А. В. Эфрос. Вместе с Эфросом он в 1963-м перешел в Ленком, а в 1967-м — в Московский театр на Малой Бронной. В 1978 году Лев Константинович окончил Высшие режиссерские курсы и начал ставить спектакли. На Малой Бронной он осуществил постановки пьес Н. Думбадзе,
А. Арбузова, Е. Шварца, С. Алешина… Обращался к великой драматургии Островского и Чехова.
Количество сыгранных им ролей на сцене перевалило за сто, а ролей, сыгранных в кино, насчитывается более ста семидесяти. Среди лучших работ Льва Дурова в кино роли в «Семнадцати мгновениях весны», «Калине красной», «Ксении, любимой жене Федора», «Бумбараше», «Трех мушкетерах», «Носе», «Селе Степанчиково и его обитателях»…
А есть то, что на актерском жаргоне называется «позором семьи» — то есть никакого позора в том, что Дуров снялся в том или ином, мягко говоря, неудачном фильме, нет: он никогда не позволял себе играть нечто такое, что унижает его личность. «Позором» называют проходные роли в телесериалах, некоторых антрепризных спектаклях и фильмах-однодневках. Но что поделаешь: заработок! К сожалению, тарифная ставка ведущего актера и режиссера столичного театра такова, что ее и называть неприлично.
Лев Константинович начисто лишен комплексов «звезды», которыми страдают некоторые его собратья. Он прост и естественен в общении, честен в оценках, скромен.
— Расслоилась сейчас актерская братия, — сетует Дуров. — Встречаешь, например, одного, а он утомленным голосом жалуется, мол, где взять силы: спектакли, съемки, записи на радио и на телевидении, творческие встречи… А потом встречаешь другого, который негромко признается: нет ни ролей в театре, ни побочных заработков. Вот этому, другому, я безоговорочно верю. А первому — далеко не всегда. Когда много работы, не жаловаться, а радоваться надо. Значит, нужен, востребован. Ведь ради этого мы и живем, чтобы играть, ставить, вынашивать планы и осуществлять их.
— Что побудило вас, актера в высшей степени востребованного, стать художественным руководителем Театра на Малой Бронной?
— Мне кажется, что все играющие актеры, в том числе и я, становятся худруками не от хорошей жизни. А дело было так. Несколько лет главным режиссером в нашем театре был Житинкин, человек, безусловно, одаренный. И время на его долю выпало нелегкое, нетеатральное время. Публику надо было чем-то привлекать. Вот он и привлекал одиозными спектаклями, в которых вся грязь человеческая демонстрировалась. Поверьте, я всей душой против «стерильного театра», который далек от реальной жизни, — такой театр обречен на смерть. Я — за проблемность, за остроту, за пафосность театрального действа. Но театр — это не демонстрация вещественных доказательств бездуховности, распущенности и ограниченности нашего общества. Это искусство, которое говорит о сегодняшнем и вечном одновременно. Ему, этому искусству, противопоказаны натурализм, грубость, бытовая заземленность. Но именно на это делал акцент в спектаклях наш предыдущий главреж. Большая часть труппы возмутилась. Это был не заговор, а открытый протест. А когда Житинкин ушел, меня попросили возглавить театр. Честное слово, я три раза отказывался. Не мое это дело. Во главе театра должен стоять художественный лидер с непререкаемым авторитетом, волей, организаторскими способностями. Такой, каким был Георгий Товстоногов. Среди актеров долго ходила история о том, как он «представлялся» в Большом драматическом театре в Питере. Георгий Александрович подробно рассказал коллективу о своих творческих планах, о программе работы театра на ближайшее время, ответил на множество вопросов. Потом попрощался, подошел к двери и, обернувшись, небрежно произнес: «Я забыл сказать главное: я — несъедобен». Этим он дал понять, что бороться с ним тем, кто будет недоволен, бесполезно. Он избежал мелких дрязг, в первую очередь потому, что был великим художником, новатором. За него говорили его спектакли, которые воспринимались как художественные открытия. Такие должны руководить театрами. Я — не Товстоногов, поэтому место, которое занимаю сейчас, не представляет для меня какой-то высокой ценности. Я вынужден был спасать положение. Я свое «худручество» рассматриваю как временное явление: только появится достойная личность, немедленно и без сожаления уступлю ему должность. Мне работы всегда хватит. Пока у нас ставят приглашенные режиссеры: Самгин, Агеев, Субботинов. По-моему, у них получились спектакли интересные, достойные зрительского внимания. Сам я поставил недавно спектакль «Дети?!» по «Детям Ванюшина» Найденова. Фамилию в названии сняли, естественно, преднамеренно: хотели подчеркнуть, что речь идет не о чьих-то конкретных детях, а о взаимоотношениях поколений, «вечной» проблеме.
— Ходят на классику?
— Ходят! Мне кажется, что и сегодня, как это было вчера и всегда, зрителю необходим художественно полноценный продукт. Если театр его создает, публика обязательно будет ходить на спектакли. «Клубничка», к счастью, очень быстро приедается. Иное дело, что есть зрители, которые ничего, кроме нее, не видели и отождествляют театр и кино именно с ней. Вот здесь надо поработать и тем, кто воспитывает новое поколение, и административному цеху наших театров. Знаете, не хочется прибегать к фразеологии уже ушедшей эпохи, но иногда мне кажется, что популяризация пошлости и дурновкусия, которая идет через телевидение, радио, кино, книжную продукцию и средства массовой информации, — это продуманная политика, направленная на унижение и порабощение нашей нации — великой нации. Мне, российскому актеру, воспитанному на великолепных традициях русского, советского театра, это обидно осознавать.
— Но процесс разрушения носит, так сказать, двусторонний характер. Вы не находите, что уровень режиссуры и актерской игры в целом тоже падает. Это в равной степени наблюдается и в столицах, и в губернских городах. Как вы думаете: почему это происходит?
— Корни этого печального явления в сегодняшнем образовании. Учат будущих актеров не те, и учат не так, как, скажем, учили нас. А это незамедлило сказаться. Кстати, мы недавно отсматривали выпускников московских театральных вузов на предмет приглашения к нам на работу. Посмотрели человек семьдесят, а глаз остановился на двух-трех. Возможно, мы их возьмем. А ведь остальных в массе своей тоже кто-то возьмет — ну, если не в столицу, то куда-нибудь в провинцию. А потом будут говорить и писать, что качество актерской игры не то. В первой трети, даже в первой половине ХХ века у нас были актеры-аристократы: Качалов, Мордвинов, Царев… Они во многом олицетворяли культуру нашего национального театра. Потом пришли «разночинцы» — это мое поколение. Мы сняли занавес, во многом уничтожив таинство сцены, мы привнесли на сцену скороговорку, бытовые интонации. Мы думали, что так приближаемся к реальной жизни. Что-то полезное для театральной практики в этом было — особенно, если спектакль ставил талантливый режиссер. Сегодня в театре поколение пэтэушников, необремененных глубоким интеллектом и высокими целями. Это, с одной стороны, обидно, с другой — опасно. Я искренне хочу верить, что это — временное явление и здоровое начало возьмет верх. Ведь не можем, не имеем права мы откреститься от своего великого прошлого, еще совсем недавнего прошлого. Выстоим — победим. Сколько раз в истории театру выносили смертный приговор, а ведь сохранился, выжил. Театр, по моему глубокому убеждению, — самое жизнеспособное искусство. Он — в природе человеческой. Пока будут люди — будет театр. Главное, чтобы он был хорошим.
— Но, как известно, одного энтузиазма мало. Важно, чтобы театры содержали, достойно оплачивали труд. Ведь профессия, некогда одна из самых престижных, теряет привлекательность. Кому хочется быть «веселым нищим», когда вокруг вселенская гонка за богатством, благополучием?
— Думаю, что сегодня никому. Хотя… Знаете, все зависит от воспитания. Невоспитанный богач все равно будет поклоняться «золотому тельцу», а воспитанный поможет творческим людям. Так было в России начала XX века. И сегодня такие люди есть, хотя их до обидного мало. Знаете, я с детства не люблю жадных и плачущих. Мне не на что жаловаться: я зарабатываю столько, сколько хватает моей семье. Могу помочь детям и внукам. Я абсолютно безразличен к роскоши и излишествам. Уже много-много лет мы с женой живем в двухкомнатной квартире и ни на какую другую менять ее не собираемся. Когда я водил машину (недавно из-за болезни глаз пришлось от этого отказаться), у меня был «Жигуль», и видя вокруг своих коллег на престижных иномарках, я нисколько не комплексовал по этому поводу. Спасибо за это, в первую очередь, моим родителям. Я никогда не слышал, чтобы отец с матерью ссорились. Слово «деньги» никогда не произносилось в родительском доме, не произносится оно и в моей семье. Кстати, когда моя дочь росла, она никогда не просила, чтобы ей купили какие-то наряды или украшения. Нехорошо, когда люди не могут заработать на достойную жизнь, живут в нужде. Но и кричащая роскошь — это тоже нехорошо. Это — от отсутствия культуры, которую надо прививать всеми возможными способами. И, конечно, большую роль здесь призвано сыграть государство. Ведь оно в первую очередь ответственно за будущее нации.
— Ваша семья разделяет ваши убеждения?
— К счастью, разделяет. Мы — не просто родные люди и коллеги, мы — единомышленники. Семья наша — актерская. Моя жена Ирина Кириченко, дочь Катя Дурова и зять Владимир Еремин работают в Театре на Малой Бронной. У меня двое внуков. Старшая, Катя, учится в Гуманитарном университете на факультете религиоведения. Младший внук, Иван, — школьник. Многие говорят о том, что дети «родителей с положением» хотят закрепиться в Москве любой ценой. А вот моя внучка Катя уехала работать в Абакан, на Алтай. Вышла там замуж за актера кукольного театра. Сейчас они с мужем учатся в Москве, но оба твердо решили вернуться в Абакан, хотя Катюше предлагали работу в США, — она хорошо знает английский и, думаю, там бы у нее проблем не было. Но она хочет жить в России и, как видите, очень далеко от Москвы.
— Вы часто бываете в Украине. Какие чувства испытываете, оказываясь в нашей стране?
— Самые добрые. Во-первых, моя жена — украинка. Мы вместе много лет, и я, как мне кажется, не просто люблю украинский язык, но и «чувствую» его. Я с большим уважением отношусь к украинской культуре: это огромный материк, который богат именами великих писателей, режиссеров, актеров… И еще — не делаю из этого секрета — люблю украинскую кухню. Моя жена делает такой борщ — пальчики оближешь! Россияне и граждане Украины живут в едином культурном пространстве. Творческий опыт каждого народа обогащает наши культуры. Так было и, уверен, будет всегда. А что касается Одессы, то она всегда воспринимается как праздник. Сюда мы много раз приезжали с театром на гастроли, я много снимался на вашей киностудии. И сейчас я рад, что имею возможность передать одесситам свои самые добрые пожелания.